ГЛАВА 1: Ночь, где никто не танцевал
Сквозь мутные стёкла автомобиля Санадж всматривалась в смену улиц: обветшалые особняки с выцветшими ставнями, башни новых отелей, ряды продавцов на обочинах, пластик, песок, фрукты, усталые, живые лица, вглядывающиеся ей навстречу, будто в ней угадывалось что-то такое, что давно ушло из их собственной жизни.Мумбаи встречал Санадж влажным, тяжёлым воздухом, пропитанным пылью, специями и чем-то ещё, ускользающим, как запах чужой жизни, той самой, которую ещё вчера она могла называть своей, а теперь уже не рисковала. Город дышал медленно, устало, будто знал цену возвращения – здесь не бывает лёгких встреч, не бывает случайных маршрутов, и даже дорожные пробки казались здесь не помехой, а ритуалом.
Ритика встретила её у выхода из зоны прилёта – аккуратная, нервная, слишком молодая, чтобы носить на плечах чужие судьбы, и слишком упрямая, чтобы согласиться с этим. Она держала в руках табличку с именем, а когда увидела Санадж, растерялась, будто боялась не узнать её, и только тогда, когда Санадж улыбнулась первой, выдохнула и шагнула вперёд.
– Добро пожаловать, – сказала она тихо, не по-английски, а на смеси хинди и старого бомбейского сленга, сразу вернувшего Санадж в детство, в шумные дворы, где всё было проще и острее, где ещё не пахло предательством.
В машине Ритика говорила быстро, немного сбивчиво, перескакивая с темы на тему: про галерею, которая готовила новую экспозицию, про вечеринку в клубе “Rasa Svara”, про журналистов и меценатов, про то, как сложно сейчас быть женщиной в искусстве, как нужно держать лицо и не доверять никому.
Санадж слушала вполуха, отвечала рассеянно, позволяя словам проходить сквозь неё, будто сквозь марлю, весь этот шум был ей знаком, даже привычен, но теперь он казался чем-то искусственным, как костюм, который надеваешь только ради того, чтобы не замёрзнуть в чужом зале ожидания.
Снаружи мелькали вывески, солнечный свет ломался на лобовом стекле, в салоне пахло сандалом, потом и дешёвыми духами.
Когда они наконец въехали в город, уже начинало темнеть, сумерки в Мумбаи всегда приходят внезапно, затягивают улицы дымкой, размывают лица, превращая каждый поворот в шанс потеряться и быть найденной заново. Ритика нервно проверяла телефон, что-то писала, и неуверенно улыбалась.
– Всё будет хорошо, – сказала она вдруг, словно пытаясь убедить себя саму, – главное – не задерживаться, не выходить одной, и, если что, звоните сразу мне. Вы ведь помните номер?
Санадж кивнула. Она ничего не забывала – ни номеров, ни запахов, ни людей, которые когда-то делали ей больно.
Гостиница встретила их наигранной роскошью – лобби с белым мрамором, золотистые прожилки в стенах, огромные букеты лилий в вазах, вежливые, почти безликие лица персонала.
Санадж поднялась в свой номер, тихо, почти незаметно, как будто боялась лишний раз потревожить воздух. Там всё было стерильно, красиво, чисто – кровать с белоснежным бельём, чайник, две чашки, конверт с приглашением на приём. Она бросила сумку на кресло, уставилась в окно, где начинал гудеть вечерний город, и почувствовала, как что-то тянет её обратно, в ту жизнь, где она была не гостьей, а своей.
Вечер наступил слишком быстро. Оставив позади усталость дороги и первую дрожь от встречи с прошлым, Санадж переоделась – выбрала простое чёрное платье, легкий платок, затянула волосы в узел. Она не хотела выделяться, не хотела выглядеть слишком сильной или слишком уязвимой. Просто ещё одна женщина в чужом городе, пришедшая на шумную вечеринку ради того, чтобы завтра не пожалеть об одиночестве.
Вечер в клубе “Rasa Svara” начался для Санадж так, как обычно начинались все вечера в чужих городах: с легкой неуверенности, странной привычки искать взглядом знакомые лица там, где их быть не могло. Клуб утопал в золотистом свете ламп, и в этой роскоши, где каждый штрих был выверен до абсурда – от ковровых дорожек с тонкой вышивкой до ритуала подачи аперитива, чувствовалась нарочитая игра в новый бомонд, игра для тех, кто хотел доказать себе, что история – это всегда что-то личное, всегда про выбор стороны.
