Эхо шагов взлетало к высокому потолку, возвещая о
припозднившемся семинаристе. Он вздрагивал и оглядывался, но боялся
не того, что заметят само опоздание. Куда сильнее был страх, что
узнают истинную причину.
Свет врывался в галерею сквозь стрельчатые окна. Блики полосами
падали на камни пола, и кружащиеся в солнечных лучах пылинки
придавали помещению особую торжественность. Статуи святых, что
выстроились вдоль стены, казались застывшими в оцепенении живыми
людьми.
Юноша шел, не обращая внимания на окружающее великолепие — за
годы учебы оно стало привычным. Семинариста больше занимала папка с
нотами, которую он бережно прижимал к груди, да тени за статуями.
Как он ни спешил, а старался держаться подальше от темно-серых
клякс, что лежали вокруг постаментов. Они словно прятались от
солнечных лучей, пытались просочиться сквозь мрамор, но оставались
на полу. И все же юноше пришлось пересечь темную полосу, чтобы
протиснуться сквозь створки узкой двери. В щель между ними
вырывались звуки голосов, там кипела жизнь.
Свет врывался в зал сквозь витражные окна с изображениями
святых. Красный, зеленый, желтый... блики мозаикой выстлали пол,
пятнами расцветили лица стоящих напротив семинаристов. Молодой
человек, прячась за их спинами, юркнул на свое место.
— Не заметил? — тревожно спросил у соседа.
— Пока нет. Распевка вроде спокойно прошла, — парень в сутане
покосился на преподавателя. Священник перебирал листы на пюпитре, и
не слишком обращал внимания на учеников. — Смотри, нарвешься на
наказание.
Крис кивнул и занял свое место. Партитура в руках слегка
подрагивала — дыхание еще не восстановилось.
Рука наставника взметнулась, призывая к вниманию. Воцарилась
тишина. А потом, повинуясь легкому движению палочки, возник звук.
Сначала — на грани слуха, но постепенно он рос, разрастался,
захватывал пространство, и через мгновение гимн, подхваченный
десятком голосов, наполнил зал.
Хормейстер чутко следил за тем, как поют юноши. Слух, данный с
рождения и отточенный годами обучения, улавливал малейшую фальшь.
Полтона ниже или выше резали не хуже бритвы, заставляя священника
кривиться.
Сегодня гримасы предназначались в основном Крису — он так и не
успел отдышаться.
— Крис! — сухо позвал ученика преподаватель. — Задержитесь
ненадолго!
Названный покорно подошел, склонив голову, — смотреть на
старшего с высоты своего роста сейчас казалось неуместным. Да и
почтение выразить не мешало — он знал, что провинился.
— Когда вы научитесь приходить на занятия вовремя? — голос
наставника шелестел, подобно листьям в октябре: сухим, еще не
тронутым гнилью, но уже неживым. — Постоянные нарушения дисциплины
являются грехом. Серьезным, но, к счастью для вас, пока еще
искупаемым. Сегодня, вместо вечерней трапезы, вам стоит помолиться.
Думаю, десять раз Signum Crucis, десять — Ave и пятнадцать Symbolum
Nicaenum на этот раз будет достаточно.
— Да, падре, — Крис старался говорить тихо, чтобы преподаватель
не понял по голосу его радости мягким наказанием.
Но ликование быстро сменилось тревогой: за дверями его
ждали.
— Господин ректор желает вас видеть! — сообщил секретарь и
двинулся вперед.
Крис пошел следом, не поднимая взгляда. Он старался совсем не
смотреть по сторонам, особенно, когда пересекал полосу тени. Край
сутаны с мелькающими из-под нее стоптанными каблуками ботинок
превратился в путеводную нить, охраняющую от опасности так же
хорошо, как и молитва.
Труднее всего оказалось преодолеть лестницу. Пролеты скрывались
в тени, и только площадки ярко освещались солнечным светом. В
темном коридоре маяками сияли над дверью ректорского кабинета два
стилизованных под старину фонаря.
Попасть в святая святых семинарии оказалось непросто — подступы
к заветному кабинету охранял штат секретарей. Но личный помощник
ректора провел Криса мимо столов и постучал.
