1.
Он запрокинул голову, взглянул на
небо.
Звезды мерцали, равнодушные,
далекие. И чужие – где очертания, знакомые с детства, где
указывающие на север вехи?
Но он всмотрелся, узнал.
Узор созвездий изменился. Колесница
вытянулась, изогнула дышло. Птица распластала крылья, Змей
раскинулся, окунулся в сияющие воды небесной реки. А других и вовсе
было не различить, и не поймешь теперь, где север, где юг. Звезды
сместились, исказили свой ход, – сколько же времени прошло? Сотни
или тысячи лет?
Он глубоко вздохнул, пробуя воздух
на вкус. Сумрачные запахи зелени и хвои, – кругом чаща, нехоженая,
древняя. Тень влаги – неподалеку озеро или река. Он не помнил ни
леса, ни озера, но последние дни болезни были подернуты темным
маревом, он мало что видел и понимал тогда.
Он повернулся, пошел обратно к
гробнице. Земля под босыми ногами была сухой и теплой, молила о
дождях, отзывалась на шаги. Звезды сдвинулись с места, но земля
осталась прежней, помнила его.
Не могло быть иначе.
У входа в гробницу остановился,
прикоснулся к стене. Он помнил пирамиду, лазоревые и зеленые
ступени, бесконечную лестницу, качающиеся носилки, пение
заклинателей, развевающиеся молитвенные ленты. И небо – полуденное,
ослепительное. Глаза жгло, боль разрывала грудь, но он смотрел
вверх, в синеву, и знал – на вершине пирамиды его похоронят,
закроют в гробнице. Там его ждет сон, а во сне – исцеление или
гибель.
Но здесь не было пирамиды, лишь
скала, расколовшаяся, чтобы выпустить его на свободу. И три
ступени, ведущие в глубину. Он помедлил мгновение и спустился,
вернулся в чертог, скрывавший его все эти годы.
Здесь еще не угасла сила заклятий.
Дрожала в льдистом свете кристаллов, холодила дыхание. Было тихо,
но чудилось, что со всех сторон доносится его имя, беззвучно,
неумолчно: Чарена, Чарена.
В глубине бронзового зеркала
качнулось отражение.
Он изменился сильнее, чем звезды.
Черные волосы побелели, лишь одна прядь осталась прежней. Темные
глаза стали почти прозрачными, будто морская вода. Даже ресницы и
брови побледнели, болезнь украла весь цвет.
Никто не узнает меня.
Чарена замер, вглядываясь в отражение. Но все умерли, те, кто
меня знал.
Слишком долгий срок – даже небо
иное. Но он жив, а значит жива и империя.
Но что с ней было, пока его
скрывала гробница? Спала ли империя вместе с ним или крепла, росла
и сражалась? Кто правил после него? Или никто не осмелился занять
его трон, не решился надеть тяжелые браслеты и медальоны? Может
быть, в страхе перед проклятьем и болезнью знаки власти замуровали
здесь?
Чарена огляделся, ища их.
С каждым мгновением чертог казался
все тесней. Воздух наливался затхлостью, свет кристаллов то
затухал, то разгорался, волшебство таяло. Молитвенные ленты,
висевшие под потолком, одна за одной провисали, с шуршанием падали
на каменное ложе. Еще немного – и рассыпятся на нити.
Пора уходить, пока все здесь не
превратилось в пыль.
Возле зеркала он заметил сверток,
придавленный тускнеющим кристаллом. Наклонился, осторожно взял –
был почти уверен, что сейчас ткань распадется в руках. Но она
оказалась прочной, прохладной и скользкой. Широкие штаны и рубаха,
сине-зеленый переливающийся шелк, узор по краю рукавов, вышитый
пояс. Облачение императора.
Чарена оделся и в последний раз
окинул взглядом гробницу, но не увидел ни браслетов, ни медальонов.
Значит, они там, где и должны быть – в сердце империи, в столице. И
его путь лежит туда.
Снаружи донесся шелест шагов,
знакомая звериная поступь. Едва веря, Чарена поднялся по ступеням,
вынырнул из тесной духоты в теплую ночь. И замер – перед ним стоял
волк. Смотрел внимательно, глаза отливали желтым, густая шерсть
серебрилась в звездном свете. Время словно застыло, – всего на миг,
– а потом волк принюхался, подбежал, ткнулся носом в протянутую
ладонь.
