- Прыгай, Милка! Прыгай, я
сказал!
- Боюсь. Высоко тут!
- Ничего не высоко! Прыгай!
Вода теплая, как молоко парное!
Бреслав нахмурился и
шагнул ко мне навстречу. Я знала - догонит, поймает и все равно
сбросит с крутого берега, нависающего над рекой, в воду! И хоть
боялась, страсть как, все равно зажав нос рукой и зажмурив до боли
глаза, прыгнула в реку под довольный хохот брата. Ушла под воду,
руку, нос сжимающую, отпустила, водой захлебнулась и, кажется,
пошла на дно. Да только обхвачена была крепкими, несмотря на
невеликий возраст, руками и вытащена на поверхность.
- Ох,
Милка-Милка, горе ты мое! Ты даже в луже утонуть сумеешь! Что ж за
девка-то такая, невезучая!
Нащупав пальцами
ног дно, я успокоилась и прекратила брыкаться, радуясь теплому
летнему солнышку, украденным у тяжкой работы минутам отдыха и
веселому смеху брата.
- Бреслав, ох и влетит
нам, ежели хозяин проверить работу явится!
- Он вечером явится, а
мы искупаемся, отобедаем и пуще прежнего работать станем! Все
сделаем!
Брат был бедовым,
смелым. Работал за двоих, порой в действительности, меня, слабую,
болезненную, от непосильного труда оберегая. Он и кормильцем
главным в семье был с того момента, когда отец помер, дубом
столетним, что для хором княжеских срублен был,
приваленный. Мать одна с детьми осталась. Бреслав – самый старший,
в двенадцать лет стал вместо отца дрова для хозяина деревни нашей
заготавливать, в поле работать, за скотиной домашней ходить. И
хоть платили ему в разы меньше, чем взрослому, но в ту зиму, самую
страшную, когда мать, горем убитая, еще от родов последних трудных
не отошла, только брат нас всех от голода и спас.
Вот и сейчас
подрядился брат сено косить. Надел ему хозяин большущий дал. А он
хоть и мастак был косой-то махать, да – один-одинешенька, неоткуда
помощи ждать. Кто же ему поможет, если не я? Рано по утру,
отогнав корову-кормилицу в луга на пастбище, я хватала материну
косу, краюху хлеба, да кувшин молока и бегом бежала на покос к
брату. И хоть ладошки уже к обеду были стерты в кровь, хоть к
вечеру не чуяла ни ног, ни рук - все равно радовалась, что с ним
рядом, что с каждым днем получается все лучше, а самое главное,
прощаясь вечером с братом, тут же на поле в шалаше ночующим,
радовалась словам его ласковым:
- Милка, что бы я без
тебя делал?
***
- Бабушка,
расскажи! – просила самая младшая из моих сестер Марфуша, и бабушка
начинала, несмотря на ворчание матери, что, мол, пугает зазря
детей.
- Давным-давно, а
когда, мне неведомо, жила на свете девица, собой красавица, душой
пригожая, добрая, да ласковая. И случилось так, что стала она
сиротой. Дом ее родительский барин, хозяин земель тех, старосте
подарил за службу, а девицу приказал замуж отдать. Да никто из
деревенских парней не взял ее - кто и хотел, тому отец с матерью не
дали - без роду без племени девица, без приданого вовсе. А на
княжество то в пору ту неспокойную ворог лютый набег готовил.
Вот и собрал князь всех бояр своих, да и приказал им откуп
готовить. А барин-то, что в деревне той хозяином был, в числе
других подношений девицу за место рабыни отправил...
Как кружево плелись
бабушкины сказки, в узоры слагались. И видела я, пригревшись на
печной лежанке, в полудреме будто, как если бы это я в обозе ехала
по чужой воле навстречу незавидной судьбе. Да только знала я конец
сказки - успела изучить да запомнить.
По пути на обоз
напали волки, охрану загрызли, а девицу в живых оставили. И были
волки те не простые, а самые, что ни на есть оборотни! Ночью
зверями дикими становящиеся, а днем в людей превращающиеся. Что
сделали они с девицей, никто не знает. Да только люди сказывали,
будто в месте том, где обоз с оборотнями встретился, нельзя было
ночью находиться - стоны да плач женский на многие версты
раздавался окрест...
