Ритмичная дробь капели неумолимо
врывалась в сон, заставляя нервно ворочаться, ежиться от стылого,
тянущего по низу холода, натягивать повыше плащ, подбирать ноги и
жаться спиной к еще теплому боку бочки.
Сверкнуло. Белесо-мертвенно вспышка
молнии высветила темные от грязи с прорехами занавески, которые
здесь заменяли стены. Яростно ударил по земле дождь. Воздух
мгновенно напитался сыростью, создавая иллюзию, что все вокруг
плавает в воде. Выстрелили дрова, гулким эхом сотрясая бочку. Вверх
взметнулся стоп искр, высвечивая пустоту над нами и уходящие в
темноту балки моста.
Громыхнуло. Что-то невнятно
забормотала во сне бабка, закашлялся один из мальчишек. Я с опаской
прислушалась. Не разболелся бы… Вряд ли здесь у кого-то есть деньги
на врача или лекарства. Здесь, вообще, каждый прожитый день можно
считать чудом. А что делать? Хочешь жить – миришься с холодом, не
замечаешь въедающуюся в кожу и одежду вонь, ешь, что дадут, не
думая о грязи и микробах. Сложнее с безысходностью. Она удушливой
тяжестью лежит на душе, давит, сжимая сердце и заставляя стискивать
до боли зубы. Ругать себя. Злиться. Мучиться от ненависти. Вздыхать
о дурости. Понимать, что ненависть бессмысленна. Запрещать себе
вспоминать прошлое, дабы не свалиться в черную депрессию, гнать
мысли о смерти. Разве эта жизнь? Под мостом? Но прошлое не
отпускает, заставляя раз за разом вспоминать…
Понесло меня в тот лес… Зачем?
Погулять захотелось? Грибов собрать? Мозги проветрить? Отдохнуть от
работы? Еще и выходной специально взяла. «Отличная» вышла прогулка.
Продуктивная… Запоминающаяся… С поворотом в судьбе - до сих пор в
мозгах полный хаос.
Надо было тому старику, что на
дороге попался – «Не ходила бы ты, девонька, в лес. Туман вон
какой. В гиблые места завести может. Люди там пропадают», поперек
дороги лечь, за руки, за ноги меня дуру держать…
Только разве такое упрямство
удержишь?
Очередная вспышка молнии – сезон
дождей у них что ли? – заставила вздрогнуть, подтянуть повыше плащ,
кутаясь в теплый платок. А ведь не хотела брать. Отнекивалась. Но
баба Рита – низкий ей поклон – была непреклонна.
«Бери, Танюша, бери. Туман нынче
какой. Сырость. Еще застудишь себе что-нибудь. А это настоящий,
пуховой. Все теплее будет», - выговаривала она тем особым
стариковским тоном, с которым проще согласиться, чем возразить. Я
сунула платок в корзинку, потом достала под укоризненным взглядом,
повязала на манер арафатки на шею. Хлопнула по карману куртки,
проверяя, на месте ли нож. Убрала мобильник. Кивнула бабе Рите и
зашагала к лесу.
Станут ли меня искать? Наверняка.
Старушку жаль. Переживать будет. Пожалуй, она единственная и будет.
Баба Рита не была мне родной – пару лет мы с родителями у нее домик
летом снимали. Но так вышло, что к тридцати годам из родни у меня
остались лишь дальние родственники. Родители погибли, когда мне
было двадцать. Бабушка умерла три года назад. И осталась я на свете
одна…
Вот и хорошо, - уговаривала себя.
Меньше слез проливать станут.
На работе… вздохнут с облегчением.
Начальство-то меня хвалит. Пылинки сдувает. Еще бы… У кого порядок
в отделе закупок? Кто всегда готов задержаться? Кто не выгуливает
отпуск, не отпрашивается с работы и пашет за троих? Остальные меня
недолюбливали за требовательность, за неуживчивый характер, за
манеру говорить то, что думаю.
Когда приняла отдел на предприятии,
народ начал увольняться, но я попросила у руководства самой
подобрать кадры. Мне дали добро больше с усмешкой, чем с реальной
верой в мои силы. Но я нашла подходящих людей. А потом… Выбила Вере
работу до четырех часов без особой потери в зарплате, когда у нее
бабушка шейку бедра сломала и слегла. Отпускала Сергея в больницу к
жене. Выпинывала домой бледную и глотавшую украдкой таблетки
Надежду. Потому «мои» меня уважали, чувствовали, что я за них
горой, хотя за разгильдяйство регулярно разносы получали. Зато
остальные отделы прозвали «Коброй». Видимо за схожесть фамилии.
