Род де Шанталей, берущий начало от Генриха I из династии
Каролингов, в одна тысяча семьсот пятом году переживал свой упадок
и затухание. Разорительные эскапады прежних наследников рода
опустошили финансовые запасы, а новых вливаний в связи с продажей
земель становилось все меньше и меньше. Арман де Шанталь, граф
Амьенский, подсчитывал каждый су, скрупулезно и нудно ведя книгу
учета, которая не особенно поражала разнообразием записей. И
неизменно ярился на старшего сына, будто нарочно делавшего долги за
игрой в малёрё...
– По миру нас пустить хочешь, ослиная твоя морда?! – орал старый
граф, оглашая обветшалые стены старого замка отнюдь не куртуазными
оборотами речи. – Где твоя совесть? Нам едва хватает на жизнь.
Слуги уже смеются над нами, того и гляди последние разбегутся. А ты
опять за свое...
Сын виновато кривился, каялся (бес попутал, отец!), обещал
измениться, а вскоре опять возвращался с очередною распиской – и
все повторялось по кругу.
В других обстоятельствах младшему де Шанталю никогда не
позволили бы исполнить мечту, ибо то не по рангу представителю
дворянского рода резать людей да лечить их болезни. Но, совершенно
отчаявшись как-то поправить дела и вернуть роду былые блеск и
величие, граф позволил младшему сыну идти выбранным им путем. И
уехать учиться в Париж медицинскому делу...
Через пять лет сын вернулся хирургом и, как сказывали, знатоком
своего дела. Его повсеместно зазывали в дома, привечали повсюду...
И лишь родная семья сторонилась его как чумного. Казалось,
непутевые братья стыдились родства с человеком, о котором с теплом
и дружеским расположением отзывались его пациенты...
Сам Анри де Шанталь свое общество братьям с отцом не навязывал,
вел простую, честную жизнь, находя радость в помощи людям. И
казалось, был полностью счастлив...
Но тут, как водится, приключилась любовь.
Да такая, что впору было лишиться всего, нежели отказаться от
той, что завладела сердцем и разумом.
Так, по сути, и вышло...
Анри де Шанталю на тот момент было около тридцати, и он ни разу
до тех самых пор не влюблялся. Те краткие увлечения, что случались
в Париже во время учебы он не считал за настоящие чувства, но
первый же взгляд на Аньес де Нёвиль перевернул ему душу.
А случилось то ранней осенью, в пору цветения хризантем: его
пригласили осмотреть дочь барона де Нёвиля. Бедняжка два года назад
упала с лошади во время охоты, сломала ногу и с тех пор охромела...
Будучи настоящей красавицей, все в округе сходились в том мнении
однозначно, она могла бы блистать при дворе, но, сделавшись
колченогой калекой, все дни проводила затворницей в доме отца.
И барон, полагая нового доктора последней надеждой, зазвал его в
дом для консультации...
– Надежда есть, – сказал тогда врач устами Анри де Шанталя, чем
сам себе подписал приговор, – но должен сразу предупредить: мне
придется повторно сломать вашей дочери кость, а после срастить
правильным образом. Я читал о таком в трактатах Авиценны, но сам ни
разу не практиковал... А посему, если вы доверитесь мне, барон, я
сделаю все, чтобы вернуть мадемуазель де Нёвиль прежние легкость и
красоту шага!
Барон, как ни странно, доверился...
Должно быть, молодой доктор, пораженный красотой пациентки,
говорил чересчур убедительно, с искренней верой в успех непростого
своего предприятия.
И не будь он так убедителен, возможно, со временем сделался бы
не только возлюбленным, но и мужем прекрасной провансальки, ибо в
ее нынешнем состоянии немного находилось желающих на ее руку и
сердце, но... Стоило только забрезжить надежде на выздоровление
дочери, как барон де Нёвиль принялся строить планы по ее
возвышению, а значит, и последующих привилегиях для их рода. Едва
девице провели тяжелую операцию по перелому неправильно сросшейся
кости, как он написал знакомым в Париж, разведывая обстановку при
дворе Людовика XIV: несмотря на немолодой уже возраст, король все
еще заглядывался на женщин, и сделаться его фавориткой было бы
крайне полезно как для Аньес, так и для ее тщеславного отца.
