Выдох – один на двоих, но не вполовину. Выдох удовольствия и мужчина откинулся на подушки, в ожидании, пока скачущее сердце успокоится.
Изящные, босые ноги женщины коснулись начищенного воскового пола.
Будто слыша чужое дыхание, поступью попадая в его ритм, она прошла к тяжёлому комоду, не стесняясь собственной наготы, подцепила рукой небрежно брошенный недавно шёлковый халат. Встала у открытого окна, чуть замешкавшись, прежде чем прикрыться.
– До полудня перепиши те бумаги, что не успела вчера, – мужской голос не стал дожидаться, чтобы вернуться в силу, после недавней страсти. – К обеду мне необходимо быть в консульстве, проследи, чтобы одежда была в порядке.
– Хорошо, – ответила женщина, не сводя взгляда с Босфора, по которому скользили огни спешащих в город больших кораблей и маленьких судёнышек. Ей почудился привкус соли.
Она обхватила себя руками, приветствуя мурашки по коже – как всегда, при взгляде на пролив. Мужчина продолжал отдавать распоряжения, не задаваясь вопросом, насколько внимательно ему внемлют.
Слыша только “тик-так-тик-так” – издаваемое жучком-точильщиком где-то в мебели своей спальни, женщина повернулась спиной к окну, всё так же подстраиваясь под этот ритм, одной ей и слышимый. Внимательно оглядела мужчину на постели, несмотря на только что минувшие утехи, в животе у неё шевельнулось возбуждение при воспоминании о его недавних стараниях. Возбуждение вместе с сожалением шелохнулось и пропало. Женщина чуть повела шеей, наслаждаясь лаской собственных волос, и прикрыла на миг веки. Подавила порыв коснуться кожи на ноге, загоревшейся огнём.
Вновь открыв глаза, она увидела, как тень от комода шевельнулась, и, незамеченная больше никем, растворилась в стене. Хозяйка не успела сосчитать до трёх, как от стены над кроватью отделился сгусток тьмы и растворился в оборванном на полуслове мужчине.
В это самое мгновение его сердце перестало биться.
– Сделай всё быстро, скоро призыв на азан. К этому времени всё должно быть чисто. А я должна быть безутешна.
Она не сомневалась, что услышана, хоть ответа и не последовало – слова ей не нужны.
Изогнула тонкое плечо, оголяя его, точно зная, что её увидели, оценили, восхитились. Лёгкая волна рокота-вибрации прокатилась по дому, а довольное урчание она, быть может, дорисовала в своей голове сама.
Большое зеркало на полу всё так же показывало замершего, словно во сне, мужчину, когда она шагнула из спальни.
– Проверю пока висельника, – сказала словно сама себе.
Где-то там начинал просыпаться город, брал свою кисть и крупными мазками приступал к рисованию нового дня. Яркие красные и синие, охряные, толика серого и много-много бирюзового.
Константинополь просыпался.
“Ещё стоят до сей поры
Зубцы развалины старинной.
Рассказов, страшных для детей,
О них ещё преданья полны…
Как призрак, памятник безмолвный,
Свидетель тех волшебных дней,
Между деревьями чернеет1”.
Чёрная повозка с резким скрипом остановилась посреди оживлённой улицы.
– Тпру, приехали, – на чистом русском объявил старый извозчик-турок с выжженным солнцем лицом. Пассажирке пришлось напрячь слух, чтобы разобрать его спокойный голос в шуме толпы.
– Приехали? – она заозиралась в волнении: – как же, любезный? – стала вчитываться в листок, что сжимала в руке: – мне нужен Македонский переулок, а это Александрийская улица!
