Добро и зло враждуют: мир в
огне.
А что же небо? Небо – в
стороне.
Проклятия и яростные
гимны
Не долетают к синей
вышине.
Омар Хайям
Камень
1-ый
Отца моего
разорвали дикие звери, когда он к брату в соседнюю деревню пошёл.
Но то не единственная беда была из постигших семью нашу бед.
Вроде и
тигров в ближайшие годы в наших краях не замечали. Некоторые
подумали на разбойников, что лютовали на торговом пути. Хотя путь
тот далековато от нас пролегал. А отец старосты, как раз забрёдший
в нашу деревню после очередного своего паломничества, хрипло
кричал, сидя на окраине деревни, открывая страшный свой беззубый
рот:
- Ракшасы!
Ракшасы пришли за нами, есть наших младенцев и насиловать наших
женщин, пить их молоко!
И женщины,
кто кормил детей молоком, побледнели и осунулись, много-много
плакали, заламывая руки и молясь всем богам: несчастные боялись за
своих детей маленьких и, может даже, что и за себя.
Хотя
мужчины, да и сам староста, говорили, что то брехня, и старец
совсем выжил из ума, слоняясь по джунглям и горам в
одиночестве.
Но отец мой
к дяде моему пошёл, чтобы помощи попросить: заступиться за меня и
мою сестру. Чтобы брат его удочерил меня и её или хотя бы мою
младшую сестру или о том дальнюю родню, за городом жившую, упросил.
Там-то нас не знают точно.
Здесь мне
не видать жениха. И, боюсь, как бы сестрёнка моя не пострадала
из-за меня.
А всё я
виновата! Я! Я запятнала позором своё имя и имя моих драгоценных
родителей!
***
Случилось
то несчастье ещё шесть лет назад. Мне тогда было двенадцать, нет,
почти тринадцать.
Мать меня
послала за водой на реку. Потому что я старше, чем сестрёнка, и
кувшин побольше донесу. А сестрёнка отправилась собирать коровий
навоз, мешать его с сеном и на забор за домом лепить, а потом уже
высохшие лепёшки собрать, да принести матери, печку растапливать. А
мать штопала одежду отца, второе дхоти.
Мы с Ишой в
лесу набрали плодов и выменяли плоды на кусок новой ткани у
соседей. Матушка ещё тогда собиралась нарядить отца в новое и
отправить приискивать мне жениха в соседних деревнях. Знамо же
дело: если девочку замуж до четырнадцати не отдадут, то родители её
в аду гореть будут. Все так говорят. И матери соседок наших так им
говорили, когда выдавали замуж, а дочки плакали и не хотели уезжать
в другую деревню. Хотя вот одну в город отдали, за сына брахмана:
ей повезло, что юноша из высшего сословия захотел её замуж взять.
Точнее, его родители. Сёстры её поговаривали, что родители жениха
были гордые и невестку искали из низшего сословия, чтобы не смела
им и мужу перечить никогда, чтобы тихая-тихая была.
Но мне
такое счастье, как снизошедший до меня юноша сословия высокого, не
светило.
Мне вообще
ничего не светило.
Я тогда
послушно взяла кувшин самый большой и к реке пошла. Мама,
оглянувшись, просила кувшин другой взять, поменьше, а то как бы ни
надорвалась я. Я знала, что от большого у меня потом руки будут
болеть и плечо, но пошла. Надо привыкать к труду. На женщине
хозяйство всё будет. Особенно, если меня в семью первой невесткой
возьмут, старшей.
И пошла я с
кувшином к реке. Одежда старая, но поверх длинной юбки и короткой
блузы я вчера ещё обмотала новую дупатту. Шаль мне отец подарил,
таинственно улыбаясь. Откуда взял, не ведаю. Но родители уже
готовились искать мне жениха. Юбка была сиреневая, как и чхоли. А
дупатта – ярко-оранжевая, расшитая маленькими зеркалами и
серебряными нитками. Серебряными! Для меня! И, хотя ниток и узоров
немного было, лишь по краям шали, я чувствовала себя роскошною
женщиной, едва ли не царицей. Отец утверждал, что мастер, рисунок
придумавший, бумагу с ним сжёг, чтобы ни у кого узор такой не
повторился. Стал бы мастер так стараться для дочери земледельца?
Наверное, просто отец меня хотел приободрить. А матушка мне в уши
серьги новые вдела, золотые. И стеклянные яркие браслеты на руки,
пару десятков. И ожерелье, из золота! Хотя и маленькое, тонкое, да
всего один рубин был на нём, как капля кровавая. Правда, как царица
я шла. Как невеста будущая. Красивая-красивая! Хотя и поскромнее,
чем у дочек старосты. Но счастливая-счастливая. Я скоро стану
взрослой. Даже странно.
