Я всегда считала, что мертвые молчат. До того августовского дня 2025 года, когда они заговорили.
Прага встретила меня дождем – мелким, назойливым, превращавшим булыжники Малой Страны в зеркальную мозаику. Дом прабабушки стоял на углу Нерудовой и Янского Врха, трехэтажный особняк с облупившейся штукатуркой и готическими окнами, смотревшими на мир с печальной мудростью веков.
– Клара Гавел? – спросил нотариус, пожилой мужчина с седыми усами, который встретил меня у порога. – Я Франтишек Новак. Мои соболезнования по поводу кончины госпожи Анежки.
Я кивнула, принимая из его рук тяжелую связку ключей. Прабабушка умерла в доме престарелых три недели назад, в возрасте ста двух лет. До последнего дня она сохраняла ясность ума, хотя все чаще говорила о голосах, которые слышала по ночам.
– Дом не продается уже семьдесят лет, – продолжал нотариус, проводив меня через темный вестибюль с потускневшими фресками на потолке. – Ваша прабабушка была особенной женщиной. Очень образованной. До войны работала переводчицей, знала шесть языков.
До войны. Эти два слова разделяли жизнь каждой чешской семьи на "до" и "после". Прабабушка никогда не рассказывала о том времени подробно. Лишь иногда, когда я была маленькой, она смотрела в окно и шептала что-то по-немецки.
– В подвале хранится семейный архив, – Новак указал на узкую дверцу под лестницей. – Госпожа Анежка просила передать вам, что все ответы там. Не знаю, что она имела в виду, но – он пожал плечами. – Женщины ее поколения любили говорить загадками.
После его ухода я осталась одна в доме, где каждая половица скрипела историей. Воздух пах лавандой и старой бумагой – запах моего детства. Когда родители развелись, я проводила лето здесь, слушая бабушкины сказки о пражских призраках и алхимиках.
Дверь в подвал оказалась заперта на три замка. Ключи поворачивались туго, словно не желая выдавать секреты. Деревянные ступени прогнулись под моим весом, а воздух внизу был густым от пыли и затхлости.
Я включила фонарик телефона. Луч осветил низкие каменные своды и ряды полок, заставленных коробками, папками, связками писем. Семейная память Гавелов, накопленная поколениями.
Начала с ближайшей полки. В первой коробке лежали фотографии начала прошлого века: мужчины в котелках, женщины в длинных платьях, дети с серьезными лицами. На обороте каждой – имена и даты, выведенные аккуратным почерком прабабушки.
Вторая коробка была полна документов на немецком языке. Я сама программист, специализируюсь на системах искусственного интеллекта, но немецкий знаю плохо. Разобрала лишь отдельные слова: "Forschung" – исследование, "Experiment" – эксперимент, "Maschine" – машина.
А потом я нашла дневник.
Тонкая тетрадь в кожаном переплете, спрятанная под стопкой счетов. На первой странице, написанные чернилами, уже поблекшими от времени:
"Личный дневник Анежки Гавел. 1923 год. Прага."
Сердце забилось чаще. Мне было тридцать два, и я думала, что хорошо знаю свою семью. Но прабабушке в 1923-м было всего двадцать лет. О чем могла писать двадцатилетняя девушка столетие назад?
Я перевернула страницу и прочитала первую запись:
"15 мая 1923 года. Сегодня начала работать у барона фон Эшенбаха. Его замок стоит в горах, в часе езды от города. Странное место – старые стены хранят слишком много секретов. Барон ищет способ поговорить с мертвыми. Он верит, что машины могут стать мостом между мирами."
Я моргнула, перечитала еще раз. Машины? В 1923 году? Когда радио только появлялось, а первые компьютеры родились лишь через двадцать лет?
"20 мая. Лаборатория барона поражает воображение. Здесь есть устройства, о которых я никогда не слышала. Он называет их 'эфирными проводниками'. Странные кристаллы, издающие мелодичный звон, когда к ним прикасаешься. Медные диски с выгравированными символами. И эта машина она говорит."
