В полумраке сотни небольших язычков пламени, не гаснущие вот уже несколько веков, бросали причудливые тени на богатое убранство храма. Только через зазор между висящим в воздухе куполом и стенами проникал дневной свет. Он заливал собой все пространство наверху, создавая ощущение, что там с небес Господь смотрит на тех, кто пришел ему помолиться. А величественные фрески на внутренней части купола только усиливали этот эффект.
Глядя на рукотворные небеса, митрополит Олекший перекрестился и обратил внимание на то, что происходит в зале храма. Как и всегда, когда собирался собор, в центре, в кругу кресел сидели высшие иерархи церкви, а за их спинами находились церковнослужители саном пониже. Они переговаривались между собой, но делали это так тихо, что лишь легкий шепоток, словно ветер, гулял среди стен.
Олекший медленно обводил взглядом собравшихся, заглядывая в угрюмые лица епископов, останавливаясь на каждом пустующем кресле. Он вспоминал тех, чьи бессмертные души уже призвал к себе Господь, и тихо читал про себя молитву, а правая рука отточенным до мышечной памяти движением осеняла его крестом.
Особенно надолго его взгляд задержался на кресле, которое принадлежало епископу Явену. Именно его митрополит прочил на свое место, а поход Святого Воинства должен был лишь укрепить позиции епископа среди иерархов церкви. Но Господь распорядился иначе, и теперь должна решаться не только судьба преемственности, но и сама церковь оказалась под угрозой существования.
– На все воля Господа, – прошептал Олекший и в очередной раз осенил себя крестом.
И, словно только этого ожидая, послышался металлический лязг, и массивные деревянные створки скрипя стали распахиваться внутрь. Как только образовалась достаточная щель, в ней появился человек в церковной рясе. Он уверенно зашагал к центру зала, и с первого взгляда можно было заметить священные символы на его одеянии, говорящие о сане епископа и принадлежности к ведомникам.
Епископа Илария возвели в сан недавно, и он занял пост почившего епископа Явена. Предыдущий глава ведомников наверняка обладал бы необходимой информацией еще до того, как она понадобилась, и не пришлось бы ждать три дня. Но Иларий заступил на пост в неспокойные времена, и у него не было времени войти в курс дел, поэтому митрополит относился к такой задержке снисходительно, хотя в любой поблажке заканчивается терпение.
«Ну наконец-то!» – подумал митрополит и испытал некое облегчение, впрочем, как и все, кто здесь присутствовал. Иларий подошел к Олекшию и прикоснулся губами к протянутой руке. В то же мгновение шепот прекратился.
– Высокопреосвященный Владыка, – сказал Иларий, когда выпрямился, – я готов поведать, о чем ты просил.
– Говори, брат Иларий, – скрывая свое нетерпение, степенно заявил митрополит.
Епископ отошел назад, чтобы встать в центр круга, и засунул руку за отворот рясы. Достав оттуда сверток, развернул его и, бегая по бумаге глазами, сообщил:
– В священной битве при Тиховодье мы потеряли более ста двадцати тысяч воев. И того двенадцать полков из пятнадцати.
В храме вновь раздался шепот, поднимающийся высоко к своду, а Олекший с удивлением спросил:
– У нас осталось тридцать тысяч воев на все Беловодье?
– Да, Владыка, – ответил Иларий. – Три полноценных полка, если собрать всех воев, старых и молодых.
– Господь милосердный!.. – прокатились по храму многократно произнесенные слова.
Олекший не торопясь перекрестился и спокойно сказал:
– Царствие Небесное. – А затем добавил: – Продолжай брат.
Иларий снова опустил глаза в сверток бумаги:
– Также в битве мы потеряли девять князей и пятнадцать княжичей. Пять княжеских родов прервались по мужской линии. Святороков и вовсе осталось пара десятков. А простых людей полегло без счету.
