Кирилл Валерьевич Кузнецов, мужчина сорока девяти лет от роду, ощущал себя глубоким, много повидавшим стариком. И вёл себя соответствующе: ворчал, кряхтел, с аптекарской точностью отмерял себе лекарства от давления и с наслаждением предавался махровой старомодности. Его стиль был настолько аутентично-советским, что соседки по лестничной клетке в сердцах звали его «ходячим музеем ВДНХ».
Вместо модной куртки он носил потертую дублёнку с выцветшей от времени кожей и побитым молью мехом. Под ней красовался огромный свитер ручной вязки неопределённого серо-коричнево-болотного цвета, который ему когда-то связала тётя из Тюмени и который он называл «своим личным коконом». Ноги облегали серые брюки-дудочки, а шею обвивал невероятных размеров индийский махровый шарф, в котором можно было укутать всё ту же тётю. Венчал этот ансамбль главный предмет его гордости – пыжиковая шапка-пирожок, доставшаяся ему по счастливой случайности в комиссионке и которую он не снимал даже в оттепель, утверждая, что «пыжик требует уважения». Вместо трости, на которую он пытался опираться для солидности, он упрямо таскал с собой длинный чёрный зонтик-трость, которым зимой шуршал по сугробам, а летом отбивался от ошалевших от жары голубей.
Кузнецов
Эта маска уставшего от жизни чудака была его главной мистификацией. Под ней скрывалась душа вечного хулигана и провокатора, чьи шутки были гениальны и смешны в первую очередь для него самого. Еще со школьной скамьи он прослыл гением авантюрных выходок после которых его друзья бросались на него с кулаками. Феноменальная изворотливость всегда спасала его от заслуженных кар. Его друзья-ровесники, давно обросшие животами, лысинами и статусами, до сих пор не удивлялись, когда он звонил им в три ночи и голосом Левитана сообщал о призыве в армию и в военкомат, или, когда на улице принимался с серьезным видом допрашивать прохожих: «Скажите, а вы верите в Бога?». Его любимым развлечением было зайти в азербайджанский ресторан и на весь зал прокричать: «Свободу Нагорному Карабаху!», а в армянском – поинтересоваться, не продают ли тут азербайджанский довгу. Он обожал щекотать нервы и наблюдать, как трещит по швам чопорная обыденность.
Карьера его была печальна. Блестяще начав в престижном финансовом институте, который он закончил, он быстро перессорился с начальством из-за принципов (нежелания ставить «автоматы» блатных) и скатился в заштатный Институт экономики, управления и права. Финальным аккордом стал уход в тень: он писал дипломы и диссертации для ленивых богатеев в питерской фирме «Хомбрук», получая жалкие 50% от заказа. Эти деньги он спускал в онлайн-покере и ночных забегаловках, где за кружкой пива мог до утра слушать истории таких же, как он, чудаков и неудачников.
И вот в одну из таких ночей, проиграв крупную виртуальную сумму в преферанс, он задремал прямо за клавиатурой своего мощного компьютера. Ему снилось, что он трясется в вагоне поезда. Толчок был настолько резким и реальным, что он чуть не упал со стула.
– Товарищ, проснитесь! Вы на съезде! – шипящий, полный ужаса шёпот раздался прямо у его уха.
Кирилл Валерьевич недовольно открыл глаза, чтобы сделать замечание о том, что его отрывают от крайне важного анализа макроэкономических тенденций. Но слова застряли в горле.
Вместо знакомой комнаты с мониторами его окружал ослепительный свет люстр и мордастые, суровые лица в серых кителях и партийных костюмах. Он сидел в плюшевом кресле в огромном, переполненном людьми зале. Пахло лаком для полов, одеколоном «Шипр» и несгибаемой волей партии.
