Я проснулась от того, что мне было больно. Не резко, не внезапно, а тупо и нудно, будто все мое тело кто-то пережевал и выплюнул на холодный бетонный пол. Сознание возвращалось обрывками, кусками, не складываясь в картинку. Я лежала, не шевелясь, и пыталась понять, где я, но в голове была только одна мысль, густая и липкая, как вар: «Я хочу пить».
Горло горело огнем. Я сглотнула, и это было похоже на движение наждачной бумаги внутри, потом я почувствовала голод. Не тот легкий сосательный голод, что бывает перед обедом, а настоящий, животный. Сводило желудок, подкатывала тошнота, и все мое существо, каждая клеточка, кричали о еде.
Я медленно приоткрыла глаза. Темнота была не абсолютной, а густой, затхлой, пронизанной бледными полосками серого света, пробивавшегося откуда-то сверху. Я лежала, свернувшись калачиком, на чем-то жестком и холодном, зарывшись лицом в воротник своей куртки. Куртки, которая была тонкой осенней вещью, абсолютно бесполезной против этого пронизывающего холода. Он был везде. Он заползал под одежду, цеплялся ледяными иголками за кожу, студил дыхание.
Я попыталась пошевелиться, и тело ответило пронзительной ломотой в мышцах.
Я села, опираясь на онемевшую руку, и осмотрелась. Сначала я ничего не понимала. Высокие потолки, уходящие в черноту. Громадные окна с выбитыми стеклами, затянутые паутиной и грязью. Призрачные очертания каких-то станков, покрытых ржавчиной и пылью. Воздух пах пылью, холодным металлом и чем-то еще… чем-то мертвым и заброшенным.
Заброшка. Я на заброшенном заводе.
Осознание не пришло как удар. Оно подкралось, как этот холод, и медленно, неумолимо заполнило меня изнутри леденящим ужасом. Это не было страхом перед чем-то конкретным. Это был страх самого места, этой тьмы, этого одиночества.
Я подтянула колени к подбородку, пытаясь стать меньше, сжаться в комок, чтобы холод не забрал так много. И тут память, как кинопленка, начала отматываться назад. Не вчерашний день. Не позавчерашний. А тот момент, с которого все началось. Момент, когда я, такая умная и взрослая, решила, что игра стоит свеч.
«Мама… – прошептали мои пересохшие губы, и слово вырвалось само собой, парой белого облачка, тут же растаявшей в морозном воздухе. – Я хочу домой…»
Это была не просто фраза. Это была мольба, вырвавшаяся из самой глубины моего измученного существа. Дом. Теплый пол с подогревом на кухне. Запах маминых котлет. Надоедливый, но такой уютный звук телевизора в гостиной. Моя кровать. Мягкое, чистое одеяло.
А здесь… здесь был только сквозняк, гуляющий по бесконечному цеху, и тишина, такая оглушительная, что в ушах начинало звенеть.
Я подняла голову и увидела одно из грязных окон. На стекле, в тех местах, где еще осталась рама, лежал узор из инея – причудливый, красивый и бесконечно жестокий. А за стеклом, в сером предрассветном муре, медленно и бесстрастно падал снег. Он засыпал другой мир. Тот, откуда я сбежала. Тот, в который мне сейчас нужно было как-то вернуться.
Сколько времени прошло? День? Два? Я сжала виски пальцами, пытаясь сосредоточиться. Концерт… был вечером. Потом ночь. Потом еще день… и еще ночь. Эта ночь.
Значит, прошло двое суток? Больше?
«Всего два дня назад?» – подумала я с горьким, почти истерическим смешком, который застрял у меня в горле.
Два дня назад я сидела за завтраком на своей кухне. Два дня назад я злилась на маму из-за какой-то ерунды. Два дня назад я думала, что самая большая проблема в моей жизни – это скука и непонимание.
Как же я ошибалась.
Самая большая проблема была здесь, в этом ледяном аду, в этом другом мире, куда я сама себя загнала. И единственной мыслью, единственным желанием теперь было – стереть эти двое суток. Вернуться назад. Отменить свою глупую, роковую игру. Но игра была окончена. И началось что-то другое. Что-то под названием «выживание».
