Когда-нибудь ты поймешь, что
бывают люди, которые никогда не предают… Но для этого придется
пройти через очень много предательств.
Когда-нибудь ты поймешь, что внешний блеск — ничто по сравнению с
внутренней красотой. Потому что все, что снаружи — это до первого
дождя… А то, что внутри — горит всегда! Пусть даже оно угасло до
еле-видных угольков. Но, достаточно сложить губы трубочкой и
ласково подуть — огонь постепенно разгорится и согреет тебя.
Когда-нибудь ты поймешь, что многие формулы и афоризмы, которых ты
нахватался в окружающем мире — пустые, пусть и красивые, наборы
слов — не более того. Важны лишь те истины, до которых ты сам
дошел.
Когда-нибудь ты поймешь, что доброта, нежность, ласка и забота —
это проявление внутренней силы, а не слабости.
(Константин Хабенский)
— Быстро отошла от края, — приказал,
едва сдерживаясь. Внутри всё застыло от страха. Успел заметить, что
высота приличная, да и насколько коварна глубина не знал. А
вдруг подводные камни? Расхерячит свою красивую мордашку,
покалечится, кому потом нужна будет. Спрятанные в карманах джинсов
разбитые кулаки неприятно терлись о грубую ткань, заставляя едва
заметно морщиться.
— А то что? — выдавила из себя
сквозь сдерживаемый смех девушка, а потом и вовсе рассмеялась,
пошатываясь на ветру.
Ну да, сейчас он не выглядел
настолько авторитетно, чтобы сходу броситься выполнять его приказы.
Кое-как приклеенный над бровью лейкопластырь, моментально
налившийся под глазом фингал, разбитая губа и, судя по пульсирующей
щеке, ещё и ссадина, являли собой отнюдь не угрожающее зрелище, а
самое, что ни на есть, жалостливое.
— Спасибо тем, кто отп*здил тебя,
Гончаров, — прекратила заливаться, обняв себя за плечи. — Так тебе
и надо.
Не понравились её суженые зрачки.
Обкуренная, что ли?
— Я запомню твою доброту, — сплюнул
собравшуюся во рту кровь. — А сейчас, живо отошла от края!
В насыщенных, серо-зелёных
глазах промелькнуло беспокойство. Задело за живое сказанное.
И так всегда: стоило выстроить вокруг себя оборонительные
укрепления, как Лёшка вмиг их разрушал. Не брала его ни любовь её,
ни преданность. Он всегда ранил её. При чем не столько
действием, сколько обычном словом. Колючим взглядом и циничной
улыбкой. А о холоде голубых глаз и говорить нечего. Ни разу не
увидела в них тепла. Ни разу.
Лёшка напрягся сильнее обычно,
заметив, как упрямо поджались пухлые губы, и как следом за
этим, их обладательница демонстративно сделала шаг назад.
Вздохнул, прекрасно зная, откуда
растут ноги. Что же, настал черёд расставить все точки над «і».
— Не сходи с ума, — сделал шаг
вперёд, но предусмотрительно поднял ладони вверх. Стоило усыпить её
бдительность, пока не случилось горе.
— Ты всё неправильно поняла. Но и
тому, о чем ты себе намечтала – не быть.
Её сердце неспокойно забилось, и
возникло неконтролируемое желание сделать себе ещё больнее. Она
ведь как садомазохистка, каждодневно истязала себя надеждами,
ожидая, что свершится чудо. Просто захотелось развеять миф о
безответной любви. Доказать всему миру, что бред это всё. Если
будешь бороться, идти до конца, безразличный к тебе мужчина
прозреет, обратит, в конце концов, на тебя внимание, ответит
взаимностью.
Дура!
Она ему и нахрен не нужна. Сейчас он
чётко произнес это. А она, в который раз, поддалась разрывающей на
части боли и улыбнулась сквозь слёзы.
— Интересно, о чем это ты? —
вскинула голову, сжав кулаки. Нужно как-то унять нахлынувшую дрожь.
Трясло, как ненормальную. Сначала думала – нервы. А потом поняла –
это так сердце её полоумное реагировало на него, захлебывалось в
буквальном смысле слова.
— Ты прекрасно знаешь, о чем я, —
Лёшка сделал ещё один шаг, воспользовавшись небольшой паузой.
Хреново разбивать чьи-то мечты, особенно, когда и сам неравнодушен
к их обладательнице. — Если думаешь, что между нами что-то есть
– забудь об этом. Ничего нет и быть не может.
