Пролог
Память штука коварная. Она не хранит всё подряд. Она бережно, с мазохистской точностью лелеет самые острые осколки прошлого, чтобы ты мог наступать на них снова и снова. Всю жизнь. Мой главный осколок – запах. Запах лакированного паркета, воска и маминых духов. И резкий, чужой запах мужского одеколона, который ворвался в дом и вытеснил всё родное. Мне семь лет. Я сижу на полу в гостиной, передо мной кукла в бальном платье. Я пытаюсь усадить её в карету-салатник, но всё не получается. Из папиного кабинета доносятся приглушённые голоса. Не обычный весёлый гул, когда приходят гости, а что-то другое. Напряжённое, колючее.
Мама замерла у окна, сжав штору в белых пальцах. Её лицо было похоже на фарфоровую маску красивое и неподвижное. Дверь кабинета распахнулась. Вышли двое мужчин в одинаковых серых плащах. Их движения были чёткими, как у роботов. Они не смотрели на нас. За ними папа. Его любимый твидовый пиджак сидел на нём мешком, будто он за час вдруг похудел. Лицо было серым, и он избегал нашего взгляда. А потом появился он. Виктор Семенов. Он стоял в дверях кабинета, опёршись о косяк. Всегда ухоженный, в идеально сидящем костюме, с часами на тонком ремешке, которые блестели в свете люстры. Он смотрел на папу, и на его губах играла лёгкая, почти невинная улыбка. Та, которой он всегда сопровождал свои шутки за столом. Но сейчас это была не шутка. Его глаза, обычно тёплые и дружелюбные, были холодными. Пустыми. Как два кусочка стекла. В них читалось не сочувствие, не растерянность, а… удовлетворение. Точный, выверенный расчёт шахматиста, который только что поставил мат. Один из мужчин в плащах грубо сказал папе,
– Артем Николаевич Новиков? – сказал один из них, и его голос был лишен всяких эмоций, как голос робота из мультика. – У нас есть ордер на обыск.
Я прижалась к дивану, сжимая в руке фломастер. Она видела, как папино лицо побелело, а мама прикрыла ладонью рот.
– Артем, друг… Что же ты наделал? Я верил тебе, как себе!
Произнес дядя Витя. Он положил руку на плечо отца, который стоял с опущенной головой. Потом его взяли под локоть. Мама издала сдавленный звук, похожий на писк птицы. Я вжалась в ковёр, пытаясь стать невидимой. Папа на миг поднял на меня глаза. В них было столько стыда, боли и какой-то немой мольбы, что захотелось закричать. Он попытался улыбнуться, но получилась только жалкая гримаса. И в этот момент Виктор Семенов поймал мой взгляд . Его улыбка не дрогнула. Она стала даже чуть шире. Он медленно, почти незаметно подмигнул мне. Как будто были заодно в какой-то страшной, непонятной для нее игре.
Потом дверь захлопнулась. Стук сапог по лестничной площадке затих. В квартире повисла оглушительная тишина, которую разорвал только звук разбивающегося стекла. Мама уронила вазу с яблоками.
Я так и осталась сидеть на полу, сжимая в руке платье куклы. Я не плакала. Я просто смотрела на дверь и пыталась понять, что только что произошло. Почему папу увели эти чужие люди? И почему дядя Витя, который всегда носил меня на руках и привозил шоколад, улыбался? Тогда, в семь лет, я не понимала слов «подстава», «клевета» или «предательство». Но навсегда запомнила вкус страха и вид той улыбки. Улыбки человека, который сломал отца. Улыбки, которая стала обузой, топливом, и единственной целью. Спустя двадцать лет я научилась улыбаться точно так же. Холодно. Стеклянно. Расчётливо. Готовься, дядя Витя. Девочка выросла.
Глава первая
Тихое гудение серверов было её белым шумом, её монастырской кельей. Здесь, в полумраке съёмной квартиры на окраине Москвы, не существовало Олеси Новиковой. Здесь была Лиса – призрак в сети, тень, оставляющая после себя лишь строки кода и цифровые руины чужих секретов. Экран монитора, единственный источник света в комнате, отбрасывал синеватое сияние на её сосредоточенное лицо. Пальцы порхали по клавиатуре, взламывая очередной почтовый сервер какого-то никому не нужного чиновника, который слишком любил брать взятки в крипте. Рутина. Скучная, механическая работа на заказ.
