Тундра начиналась за последним забором – бескрайнее, плоское царство мха, льда и камня. Здесь выживали лишь надломленные карликовые березки, склонившие головы под тяжестью вечного холода. Из вымотанной, как старый ковер, земли, укрытой снегом и льдом, то и дело торчали искалеченные коррозией детали. Тросы, бочки, остатки механизмов – тундра медленно переваривала артефакты цивилизации. Всюду были жесткие обледеневшие кочки, а иногда встречались маслянистые полыньи с зыбкими краями. Болота, хоть и схвачены морозом, под тонким настом скрывали жидковатую грязь, грозящую провалом.
Ветер здесь – главный хозяин. Его постоянный, низкий гул стоял в ушах, но местные, в силу глубокой привычки, почти не замечали его. Примирились они и с колючей снежной крупой, ставшей для них частью воздуха.
Снег, небо, лед – все сливалось в однотонное марево. На этом фоне четко проступала лишь одна искусственная линия – магистральный нефтепровод, уходящий через тундру к морю. Огромная стальная труба на мощных опорах была ржавым шрамом на лице вечной мерзлоты, молчаливым свидетельством того, что даже здесь человек пытается выжать из земли все до последней капли. Зимой ее заметало снегом, и она превращалась в гигантского заснеженного змея, замерзшего в вечном полете. Солнце не всходило вообще. Несколько часов в сутки на южной стороне горизонта возникало световое пятно – бледное, сиренево-серое свечение, отдаленно напоминающее гаснущий фонарь. Во время серого полумрака очертания домов и силуэты в поселке проступали четко, но без объема, как на плоской фотографии.
ПГТ не стоял на открытом месте, а прятался, как рак-отшельник в раковине. Он притулился на склоне, прикрытый грядой невысоких, обледеневших холмов. Дома рассыпаны по склонам: здесь уживались старые пятиэтажки-хрущевки с ярко-желтыми глазницами-окнами и одноэтажные бревенчатые бараки, утопающие в сугробах по самые подоконники. Улицы – это протоптанные в снегу тропы между сугробами высотой в человеческий рост.
Главным источником тепла, сердцем города, была котельная. От ее трубы в черное небо тянулся высокий, тяжелый, жирный столб дыма. Рабочие часто впускали к себе погреться. Внутри вечно стоял громовой шум. Котельная работала на дешевом мазуте, и ее дым нависал над поселком тяжелым, удушливым одеялом.
С берега открывался вид на море – огромное, практически неподвижное ледяное поле. Лед вздыблен, торосист, покрыт грудами снежных наносов. Серые, вмерзшие рыбацкие сейнеры застыли в неестественных позах. Тем не менее, жизнь в порту теплилась: крошечный ледокол-буксир методично таранил лед, открывая дорогу к причалу, а вода в пробитом канале была черная, маслянистая – в ней отражался полярный свет. Люди, чьи лица спрятаны под балаклавами, молча выполняли нелегкую работу – отцепляли замерзшие тросы, перекладывали шланги, двигаясь скупо и экономично. Иней на балаклавах намерзал в сплошную ледяную корку, оставляя лишь узкую прорезь для глаз. Пахло здесь едкой соляркой, ржавчиной и въедливым запахом сырой нефти, который ветер иногда приносил со стороны нефтеналивного терминала.
У дальнего причала стоял сейнер «Удача» – немного чище и ухоженней других. Под слоем новой краски проступал призрак его старого, стертого названия. На носу, у ватерлинии, металл был вмят и поцарапан – след тарана льда, небрежного и рискованного. На палубе, под слоем инея, угадывались очертания не рыболовных тралов, а дополнительных, усиленных лебедок и закрепленных под странными углами мощных шлангов, слишком больших для обычной рыбы. Вокруг не было привычной портовой суеты, но рядом вечно мелькали несколько немых фигур и урчал черный внедорожник, из выхлопной трубы которого клубился такой же жирный, черный дым, как из трубы котельной.
