…пойду посмотрю на этого
Люцифера…
© Амелия Шмидт
– Где бы нам не было суждено
оказаться в следующей жизни, я найду тебя, – обещает
надтреснутым голосом Доменико.
Вполне возможно, что вызывающие
озноб хриплые ноты рвет лишь видавший жизнь телевизор. Бабуля
пересматривает этот занудный фильм лет пятнадцать подряд. Мне
восемнадцать, и я, увы, не вспомню, являлся ли голос горемыки
Доменико таким же царапающим, когда мне было три года. Но даже если
бы и помнила, и могла подтвердить образовавшийся с годами дефект,
бабуля не отправит плазму на свалку, пока она издает хоть какие-то
звуки.
– Это так больно, Доменико…
– слезливый голосок Изабеллы я подхватываю немым кривлянием.
Смотрю на себя в зеркало и
сокрушаюсь: какая актриса умирает!
– Собственно, почему это умирает, а?
– продолжаю в беззвучном режиме, но с крайней степенью
эмоциональности. – Я живее всех живых!
Просто неоцененная. Никем. И когда я
говорю «никем», ребят – это значит «никем». Во всех сферах.
Но я не жалуюсь. Ни в коем
случае.
Нытье – это уж точно не про меня.
Ненавижу нытиков.
Стараясь двигаться бесшумно, беру с
обувной полки пару потертых кед. Пошатываясь, как пьяный матрос в
капитанской рубке, пытаюсь натянуть нерасшнурованный лапоть на
стопу.
Мне нужно выскочить из квартиры без
ведома бабушки. Но в тот миг, когда Доменико с Изабеллой вяло
целуются (вот нельзя, что ли, делать это чуть более живо?), рядом
со мной с грохотом рушится мир.
Ну, может, полмира.
Ладно. Его меньшая часть.
Испугавшись, дергаюсь. Теряю
равновесие. Со вскриком шлепаюсь задницей на пол.
– Амелия? – окликает меня бабуля. –
Ты куда это, девонька, в такую рань собралась?
Миссия уйти из дома незамеченной
провалена.
Угрожающе смотрю на мохнатый
бронепоезд, которому в столь ответственный момент, понимаете ли,
приспичило прыгать по шкафам. Яша отвечает мне взглядом, полным
призрения. А потом и вовсе отворачивается жопой и, вильнув своим
черным хвостом, деловито уходит в комнату.
И что ты будешь делать с таким
отношением?
А ничего.
Бабуля утверждает, что в этом
зловонном коте живет душа умершего сто двенадцать лет назад хозяина
этой самой квартиры. То бишь – приготовьтесь – моего
прапрапрадеда.
О, поверьте, когда твоя бабушка
эзотерик в четвертом поколении — это не самое странное, чем можно
поделиться!
Итак, гнусный стукач – дед он мне
или не дед – Яков подсветил мое бегство, и мне не остается ничего
другого, как сунуться в комнату, где по жизни царит таинственный
полумрак, следом за ним.
– Доброе утро, Ясмин! – приветствую
бодро.
Называть бабулю бабулей вслух язык
не повернется.
У нее странный стиль – длиннющие
темные дреды, цветастые юбки в пол, рубашки с причудливой отделкой
и множество звенящей бижутерии.
Но на бабушку она не похожа
никак.
Она миниатюрная. В движениях гибкая,
словно настоящая кошка. Лицо молодое. И даже я не берусь судить,
что виной тому: удачная генетика или какое-то колдовство. А взгляд?
Взгляд горящий! Способный зажигать других.
Однако прямо сейчас бабуля встречает
меня с въедливым вниманием, которое трудно выносить.
– Ты куда это, радость моя, в шесть
утра собралась? – повторяет с очевидной подозрительностью.
Дело пахнет жареным.
– Если я скажу, что сбегаю с
Валентином, чтобы тайно обвенчаться, поверишь?
Бабуля фыркает.
– Нет, конечно. Валентин слизняк,
неспособный ступить дальше, чем его мама пошлет. Привоз, на котором
ему вверяют купить тюльку – крайняя черта, – нелестно, но точно
характеризирует засидевшегося в женихах сорокалетнего соседа. – К
тому же я знаю, когда ты выйдешь замуж, – последнее роняет, тасуя
потертую колоду Таро.
Я кривлюсь, словно мы о дате смерти
говорим.
– Фуэ. Надеюсь, это событие в моей
жизни грянет не раньше, чем у Валентина! – произношу как молитву. И
тут же натыкаюсь на осуждающий взгляд бабушки. – Ну что? –
защищаюсь, как подросток. – Может, я реально в него влюблена,
м?
