Я уже не помню, сколько времени мы пробираемся по этой местности. Солнце жарит так, что, кажется, твой мозг уже ни о чем не может думать. Я помню, что мы шли сюда по воде. В какой момент все сменилось и мы оказались на этих холмах? Когда твердая почва уступила место этим бесчувственным, пыльным исполинам? Сколько мы уже преодолели? Сознание плавится, как воск, оставляя лишь пустоту и гул в ушах. Память отказывается отвечать на эти вопросы. Жажда. Она кричит в каждом фибре, жжет горло песком. Все, чего нам сейчас искренне хочется – нырнуть в объятия прохладного залива, глотнуть кристальной родниковой воды до хруста в костях. Но вместо этого мы лишь послушно огибаем очередной, бесконечно знакомый холм, поднимая облака рыжей пыли, оседающей на потных лицах.
– Туда! – Голос Кэпа, обычно такой уверенный, теперь резанул воздух, как треснувший колокол. Он резко указал на узкую седловину меж двух холмов – ворота в очередную неизвестность. Мы двинулись молча, вытянувшись в усталую цепочку теней. Даже Бурый, вечный двигатель и балагур, чьи шутки обычно разгоняли любую хмарь, теперь брел, опустив голову, его плечи были сведены тяжестью невидимого ярма. Интересно, сохранился ли в чьей-то задымленной памяти хоть обрывок цели этого бесконечного шествия? Или мы идем просто потому, что Кэп сказал "идите"?
Наша компания состояла из 5 человек – Кэп, Алиса, Федор, Бурый и я. Мы знакомы достаточно давно. Изначально мы крутились в одной большой компании – винегрет из лиц и имен, где все друг друга знают, общаются, но никто никому не друг. И над этим муравейником царил Кэп. Всегда. В его характере была заложена эта лидерская сила. В нем жила эта магнетическая сила вожака, природная и неоспоримая. Он был нашим негласным паладином – пресекал подлость, не давал в обиду слабого, его слово было весами, на которых он взвешивал правду для каждого. Но годы шли, и компания стала просачиваться сквозь пальцы, превращаясь в сборище для возлияний. Кэп не принял этого. Его "Община" – так мы звали наше место – стала неприступной крепостью, куда не пускали ни дурманный дым, ни пьяный угар. Многие тогда отвернулись, молчаливо не согласившись. Ушли создавать свои, более уступчивые миры, оставив Общину лишь нам пятерым.
– Кэп, нам нужен привал. – наконец выдохнул Бурый, голос его был хриплым, как скрип несмазанной телеги. – У меня кровавое мясо в берцах.
– Остановимся здесь – солнце сожрет нас заживо. – Кэп не обернулся, его фигура на фоне выжженного неба казалась каменным идолом. – Нужно дойти до следующего ряда холмов, там будет небольшая река и поросль вдоль нее. Сможем спрятаться в тени, остыть и набрать воды.
И снова – лишь шарканье подошв по камням, да тяжелое дыхание. О чем думали мои спутники? Возносились ли к высоким материям? Или их мысли, как мои, цеплялись за призрачные образы: ледяная гладь бассейна на чьей-то даче, мягкое кресло, стакан со звонкими льдинками? А может, они, как и я, безуспешно ловили в этом мареве хоть искру своего предназначения?
Я никогда не входила в их тесный круг. Но наши взгляды на мир совпали, и волна как-то вынесла меня к этому берегу. И странно – я никогда не чувствовала себя чужой. Разговоры у нас лились рекой – о звездах и земле, о смешном и страшном. Каждое слово здесь имело вес, каждое мнение – право на жизнь. Никто не бросал презрительное "Да что ты смыслишь!". Даже Бурый, за маской шута скрывавший сердцеведенье редкой чуткости, мог погрузиться в твою боль глубже родни, отозвавшись искренним, почти болезненным состраданием. Все мы были странниками в поисках своей тропы. Все, кроме, пожалуй, Алисы. Она была тенью Кэпа, его неизменным спутником. Работа, дом, досуг – везде она рядом. Они не были парой, но Алиса зорко стерегла его пространство, не пуская туда ни одну девчонку с вожделением во взгляде. Кэп все видел. И молча принимал эти правила, потому как он ни разу не вернул девушку, которую выгнала из клуба Алиса, из-за того, что та откровенно танцевала с ним, и ни разу не сказал Алисе, что она слишком часто лезет в его жизнь.
