Глава 1: Пролог. Наследие Безумца. 1978 год
Холодный октябрьский ветер, пахнущий сосновой хвоей и едкой серой, гулял по пустынным склонам Йеллоустонского плато. Солнце, багровое и расплывчатое, уже коснулось зубчатой кромки Скалистых гор, отбрасывая длинные, искаженные тени, что цеплялись за землю с отчаянием утопающих. В этих сумерках запретная зона, отмеченная на картах администрации Парка жирным красным крестом и грифом «С-17», казалась особенно безлюдной и негостеприимной. Воздух здесь был гуще, насыщенней; он обжигал легкие не холодом, а сокрытым жаром, идущим из самых недр. Каждый вдох ощущался как вызов, брошенный незримому исполину, дремавшему под тонкой корой планеты.
Доктор Артур Локвуд, отстегнув толстую железную цепь с табличкой «ВХОД ВОСПРЕЩЕН», шагнул за черту дозволенного. Его фигура в потертом полевом кителе казалась хрупкой и одинокой на фоне грандиозного, почти инопланетного пейзажа: выжженной земли, испещренной призрачными белыми натеками, и клубящихся фумарол, извергавших в пронзительную синеву неба столбы пара. За его спиной остался не просто административный кордон – остался весь рациональный, упорядоченный мир, мир бюрократических отчетов, утвержденных смет и вежливых, но твердых отказов. «Слишком рискованно, Артур». «Данные не подтверждают необходимость ночных замеров». «Бюджет не предусматривает».
Но его не интересовали бюджеты. Его интересовала Истина. Та самая, что скрывалась под ногами, в кромешной тьме, под давлением тысяч атмосфер, в кипящем сердце самого мощного вулканического образования на континенте.
Он был не безумцем, каким его позже назовут в кулуарах научного сообщества. Он был провидцем. Ученым старой, клерковской закалки, верившим, что Вселенная познаваема, но в ее глубинах таятся бездны, от одного взгляда в которые человеческий разум может обратиться в прах. Последние месяцы его сводили с ума аномалии. Крошечные, почти неразличимые на общем фоне сейсмического шума дрожания, не укладывавшиеся ни в одну из существующих моделей. Это были не тектонические толчки, не обвалы пустот, не привычный гул гидротермальной системы. Это было нечто иное. Нечто ритмичное.
Именно это и привело его сюда, в самое сердце аномалии, вопреки прямому приказу начальства. В его стареньком, видавшем виды «Форде-Бронко», помимо стандартного набора приборов, лежал магнитофон «Урал-112». Не цифровой регистратор, а аналоговый аппарат с катушками, записывающий звук на магнитную ленту. Локвуд доверял аналоговой записи. Она была менее точна, но куда более честна – она улавливала не только сухие цифры, но и отголоски души явления, его неповторимый тембр.
Разбив импровизированный лагерь на краю террасы, сложенной из травертина, мертвого и белого, как кости великана, он начал подготовку. Датчики были расставлены по периметру с сейсмической точностью. Высокоточные барографы, тензометры, измеряющие малейшие деформации грунта, и спектрометры, готовые уловить малейшие изменения в химическом составе выбросов. Но главным инструментом был сверхчувствительный сейсмоприемник, подключенный не только к самописцу, но и к усилителю, выводившему сигнал на наушники.
Ночь опустилась на плато стремительно и бескомпромиссно, словно тяжелая бархатная портьера, отсекая последние следы цивилизации. Небо, не засвеченное огнями городов, пронзила алмазная россыпь звезд. Млечный Путь раскинулся над головой Локвуда ослепительной, живой рекой. Но внизу, на Земле, царила иная жизнь. В свете его мощного фонаря фумаролы обретали зловещую, почти разумную активность. Пар клубился не просто так; он извивался, словно щупальца спрута, вырываясь из трещин в земле с шипением, напоминающим сдавленный смех. Воздух гудел. Не метафорически, а физически – низкочастотный гул, едва уловимый ухом, но отлично ощущаемый всем телом, заставлял вибрировать кофе в его кружке и металлические части приборов.
