Белый снег, как белый плен.
Смерть, как пёс, лежит у ног.
Ты один на всей Земле,
Сам себе и враг и Бог.
И куда теперь идти?
И кому теперь служить?
От развилки два пути:
Справа – честь, а слева – жизнь.
Кровью сталь клинка согрета.
Господи, за что мне это?!
Всё забрал, всего лишил.
Душу вынул, боль вложил.
То ли плаха, то ли храм,
То ли ангел, то ли бес.
Если мир летит к чертям,
Совесть – самый тяжкий крест.
Снег в глаза, свинец в висок.
Доползти бы, дотерпеть!
Видно нет иных дорог,
Прямо – долг, и там же – смерть.
В сердце ни тепла, ни света.
Господи, прости мне это!
Всё возьми! Оставь навек
Только этот белый снег...
Феликс Ильиных – Белый
снег
Как трудно мне с тобою говорить с другого берега
реки,
Ни слов не разобрать, ни разглядеть, что говорят твои
глаза.
И под воду уходят друг за другом пониманья
островки,
Всё дальше к горизонту отступает отчужденья полоса.
Как трудно мне с тобою говорить в тени опущенных
гардин,
Всё это ни к чему, и ты устал от всех иллюзий и
страстей.
Как хочется случайно раствориться в сонме женщин и
мужчин,
Порхающих по комнатам, старательно играющих гостей.
Я буду яркой бабочкой на бархате слепого ночника,
А, может быть, бегонией на белом подоконнике твоём,
Пусти меня, пожалуйста, мне больно сжала кисть твоя
рука,
Мне дальше этой комнаты не выпорхнуть со сломанным
крылом.
Белая Гвардия – Как трудно
Прохладный мартовский ветерок
небрежно поигрывал кронами деревьев, лениво покачивающих ветвями
ему в такт. Столетние дубы и раскидистые клёны ещё не успели в этом
сезоне обзавестись молодыми побегами, но газоны уже зеленели нежной
как шёлк травой, а благородные вишни – гордость Маунтин-парка –
утопали в цвету. Обычно вишни расцветали к апрелю, но в этом году
весна выдалась на редкость ранняя. Снег сошёл за считанные дни,
солнце было как никогда тёплым и ласковым, и от влажной чёрной
земли поднимался пар, суливший небывалый урожай грядущей
осенью.
Долину, в которой располагалось
старинное дворянское гнездо, с трёх сторон окружали высокие горы,
защищая от суровых ветров. Но стоило только поднять глаза к небу,
можно было увидеть, как быстро летят облака, гонимые невидимыми
силами. Конечно, не один лишь горный хребет служил непреодолимой
преградой, ограждая поместье от бед и напастей, – мощные магические
силы днём и ночью берегли особняк и его обитателей. Усталый путник
мог найти здесь пристанище и ночлег, добрый человек – встретить
радушный приём, а хозяева чувствовали себя в абсолютной
безопасности.
Поэтому бури и шторма могли бушевать
сколько душе угодно: непогоде не под силу было нарушить безмятежный
покой Маунтин-парка.
Однако сейчас в этом обычно сонном и
немноголюдном месте, похоже, затевалось какое-то празднество. У
центральных ворот стояло несколько конных экипажей; гости,
разодетые в свои лучшие наряды, неспешно прогуливались по узким
дорожкам между цветущих яблонь, слив и вишен, прячась от солнечных
лучей под кружевными зонтиками; слуги возводили на поляне пёстрый
шатёр для пикника, зажигали садовые фонари, накрывали столы.
Отовсюду раздавался звонкий смех и весёлые голоса.
Пожалуй, лишь один человек во всём
доме не принимал участия в предпраздничной суете. На заднем дворе,
на открытой веранде, куда почти не долетали звуки музыки, сидела
молодая женщина.
Её белокурые локоны, наскоро
перевязанные бархатной лентой, волнами падали на спинку скамьи, а
красивые миндалевидные глаза удивительного сиреневого оттенка были
переполнены любовью, – потому что она глядела на младенца, сладко
спавшего в резной деревянной кроватке, среди одеял и пелёнок.
– Элис... – прошептала женщина, –
Моя маленькая Элис.
