Июльский зной не давал вдохнуть полной грудью. Пекло так, что ковшик для воды, висевший со времен царя Гороха на ржавой бочке в углу огорода, обжигал руку всякому, кто проходил мимо и черпал из бочки жалкие остатки дождевой воды, набежавшей с крыши с последнего дождя конца июня. Зачерпнешь водички, плеснешь в лицо – и вроде дышится полегче.
Дел у Веры полно сегодня. А когда их не было? С утра до ночи как заведенная – то по дому, то в огороде. Огород большой, справный. Картоху вон пора окучивать вдругорядь, а Гришку- то разве допросишься. С утра до ночи в сельсовете. Гляди ж ты! В председатели колхоза вышел. Эх… Огурцов полно будет, зимой-то всё сметут под картоху. Вздохнула тяжело, подняла глаза к небу, поправила косынку, съехавшую на лоб. Хоть бы облачко…
Небо высокое, воздух густой, как горячие щи из печи. Пора бы Зинке просыпаться, уже часа два как спит после обеда. Тихо в деревне, дети набегались по жаре, по пыли. Спят без задних ног после тарелки щей из прошлогодней квашеной капусты. Да по кружке молока выпили с краюхой хлеба вчерашнего. Сыты, да и ладно. Пусть спят. Пока спят, Верка дела приделает, да сгоношит чего к ужину. Вон зеленуху полить бы надо, да жарко ещё, нельзя. Вечером пацаны соседские воды натаскают, польёт. Пусть поспят… Что уж теперича, войны нет уж год, слава богу. Потерпеть надо, наладится всё, поди….
В сенях Веру встретила приятная прохлада. Под ноги попала Зинкина старая кукла, которую Вера сама сшила из старых Гришкиных штанов. Странно, Зинка всегда таскала её с собой. И спала всегда с ней в обнимку. Вот чудно. Валяется прям перед порогом в сенях. Чего-й то она? Может, взрослеет? Растет как трава. Ужо три будет. Как быстро.
– Верка!!!! Верка!!!! Ой, мать честная!!!!! Ой, батюшки!!! Верка! Да шоб тебя! Где ты????
У Веры сердце ушло в пятки. Зинка…. Влетела в дом, одёрнула занавеску – мальчишка сладко спит, раскинувшись на полу на старом стёганом одеяле. Нет Зинки в кровати, как корова языком слизала. Ох.… Бросилась на истошный вопль соседки, сердце громко застучало где-то в горле, заложило уши.
Нинка влетела в сени, пнула ногой куклу Зинкину и, схватив Веру за рукав, потащила на крыльцо.
– Ой, Верка, бежим! На колокольне она, дура!!!! Залезла, а слезать-то боится, дурниной ревёт. И снять-то некому – все мужики в поле. Чего делать-то?
Старая церковь белела в конце села. Вроде и недалеко. А ноги не несут, не бежится. Слёзы градом, да стук сердца где-то в горле. Господи, помоги…
И мужик нашелся. И Зинку сняли. Вот чума растет! И достанется ей от отца…
– Не пойду я! Сами идите! – ревела Зинка вечером, размазывая слёзы по пыльному лицу.
Набегалась за день с деревенскими, вся аж мокрая до трусов.
– Я тебе не пойду! А кто за тебя пойдёт в школу учиться? Батя? Или может быть пастух Микитка? А ну быстро раздевайся да в корыто, хоть оболью тебя, вода вон теплая в ведре осталась.
Вера стащила с дочери платье и подтолкнула к корыту. Волосёнки все мокрые, голова вспотела от беготни. Зинка упирается, толкается.
– Сама я, отстань!
Намывала Вера дочку уже полусонную. Одела в сорочку ночную – еле голова пролезла.
Растет девка, завтра в школу.
Школа находилась в другом селе, километров пять от них. Ребятишки каждое утро шли гурьбой короткой дорогой через поле и дальний лесок. Зимой дорога была ровная, накатанная, по ней и шли. Утром нога за ногу, полусонные. А после уроков смеялись заливисто, шутили, изображали учительницу да кидались снежками. А то и просто дурачились и валялись в снегу. Вся дорога до школы занимала минут сорок, а уж когда баловались всей ватагой, то и добрый час уходил.
