Михаил Стальевич Верещагин с юности испытывал мучения, когда нужно было уложить женщину в постель и делать все то, что должен делать мужчина, желая продолжить род или получить удовольствие. Из этого не следует, что Михаил Стальевич был человеком нетрадиционной сексуальной ориентации. Нет, геем он не был. Но что-то в минуты близости с женщинами смущало его. И он не мог определить – что именно? Запах женщины, особенно в гармонии с ароматом хороших духов, был ему приятен, и нравился блеск в глазах у той, что лежала с ним рядом; и когда женщину в момент кульминации бросало в дрожь – это тоже нравилось.
Что же в таком случае напрягало его? Может быть, то, что в минуты близости с женщиной он вдруг представлял себя и ее как бы со стороны, и тогда сам он и та, что была с ним в постели, казались ему двумя животными, вроде обезьян или собак, которые беззастенчиво спариваются друг с другом. Было в этом, по его разумению, что-то низменное, нечистое, плохо сопрягающееся с духовной сущностью человека. И в такие минуты у него не раз возникало желание – уйти в монастырь. Но потребность удалиться от мирской жизни и женщин, ее украшающих, была обычно весьма кратковременной, и стоило ему часом позже распрощаться с той, что находилась у него в объятиях, как он тут же забывал об этом своем желании. Слишком он любил вольную жизнь, городскую суету, радости и несообразности этого мира, чтобы запереть себя навсегда в монастырских стенах.
Михаил Стальевич, окончив в свое время биофак университета, трудился в науке, ставил опыты на мышах и белых крысах. Писал диссертацию. Он и его коллеги по лаборатории, занимавшиеся разработкой новой вакцины, погубили не одну сотню бедных зверьков и были близки к нужному результату.
Иногда Михаила Стальевича тяготило занятие, которому он посвятил себя (мерзкий запах вивария, возня с мышами, их досрочная смерть – мыши дохли пачками, и в жалобном их писке слышались проклятья тем, кто обрек их на страдания и укоротил им жизнь; они, мыши, не понимали, глупые, как не понимает солдат, идущий по чьей-то злой воле под пули, что смерть их не напрасна и служит великому делу прогресса). Был момент, когда Михаил Стальевич подумывал заняться каким-нибудь бизнесом, но, видя, как терпят неудачу на этом поприще его более оборотистые приятели, оставил эту затею. Если бы у него были богатые родственники, нажившие серьезные капиталы в лохотронные девяностые, Михаил Стальевич мог бы позволить себе праздную жизнь, лыжи в австрийских Альпах, африканские сафари, «снега Килиманджаро» и отдых в разных там Гонолулу и Венециях. Но увы, таких родственников у него не было. Была мать, еще не старая женщина, немногословная, улыбчивая, с печальными глазами, служившая на скромной должности в министерстве образования. Был где-то отец, обладатель усов, волевого лица, волосатого торса, полковник в отставке, давным-давно бросивший мать и маленького Мишу и ушедший к другой женщине, а потом и к третьей. Когда отец еще жил с ними, Миша как-то до срока пришел из школы и застал его на диване в объятиях чужой женщины. «Подожди в коридоре», – велел отец, не особенно смутившись. И когда минуту спустя вышел в коридор с расстегнутой молнией на ширинке, то объяснил сыну, что так иногда случается в жизни, что мужчина сходится (он так и сказал «сходится») с другой женщиной, предпочитая ее той, с которой он до этого ел, пил и проводил ночи. И отправил Мишу погулять во дворе. «Мама лучше!» – изрек мальчик в дверях, воскресив в сознании лицо той, что лежала вместе с отцом на диване и глупо ухмыльнулась, увидев Мишу, но отец, поморщившись, грубо вытолкнул его из квартиры.
