Он еще очень молод, но совсем сед, и волосы у него длинные, и
глаза синие, как ночное небо, и голос тихий, как шепот. Он
прижимает мою руку к своему лицу и повторяет беспрестанно одно
слово, смысл которого я понимаю и в то же время понять не могу.
— Серпетис.
Я знаю, что это его имя, но зачем он снова и снова называет его
мне?
— Серпетис.
Торопливо, горячо, словно боясь, что этот раз будет для него
последним.
— Серпетис.
— Я здесь, — я тоже говорю вещи, которые ему известны, но что
мне остается? — Я здесь, я всегда здесь.
— Серпетис.
Я чувствую на своей руке что-то мокрое и понимаю, что он
плачет.
Мы нашли его у ручья, в том месте, где берег особенно полог, и
течение не такое сильное. Я не знаю, как он сюда добрался, и Мастер
не знает, а ночь, может, и знает, но не скажет ни слова. Он лежал
вдали от воды, на песке, и вокруг него крабы-пискуны уже танцевали
свой танец голода. Я охотилась за ними, я услышала их, я была
первой, кто увидел у воды чужака.
Мастер помог мне притащить его в свой дом. Мы вместе промыли
ужасные раны на груди и спине юноши — его здорово порезали мечом,
под лопаткой темнела глубокая рана, оставленная стрелой — не знаю,
как он сумел выжить? Серпетис провел в беспамятстве два долгих дня.
На третий день он очнулся, ухватил меня за руку так, что едва не
сломал пальцы, попытался вскочить с узкой кровати.
— Ты у друзей, — чувствуя, как трещат кости, пискнула я. — Мы
спасли тебя, чужак!
Он отпустил мою руку и упал на постель, закрыв глаза и закусив
губу — так сильно, что из нее яркой струйкой брызнула кровь. Я
прижала запястье к груди, с трудом сдерживая слезы боли.
— Кто ты? — спросил он голосом еще не мужчины, но уже не
мальчика. — Где ты нашла меня? Отвечай же!
Его синие глаза уставились на меня почти гневно, но он не мог
ничего требовать и не мог приказывать той, которая подчинялась
только ветру и лесу, и я ничего не сказала в ответ.
— Меня будут искать, — сказал он, глядя в потолок. — Мне нужно
уйти отсюда. Принеси мне одежду, принеси мой меч, мне нужно
идти.
— Ты не можешь ходить, и у тебя не было меча, — сказала я. — Ты
тяжело ранен.
Но он не послушался моих слов и снова попытался подняться.
Повязки, с таким трудом наложенные Мастером, сразу же пропитались
кровью. Чужак закрыл глаза и сдался, и откинулся на постель, снова
кусая губу.
— Нет меча, — прошептал он. — Я проклят. Я лишился своего
меча…
Вечером Серпетиса начала жечь лихорадка, и я всю ночь провела у
его кровати, прикладывая ко лбу намоченную холодной водой тряпку,
вытирая пот с его лица, держа его за руку.
— Серпетис, — повторяет он снова и снова, глядя на меня
затуманенными жаром глазами.
— Я здесь, Серпетис, — говорю я, — я всегда здесь.
Пока он спит, я готовлю для него целебную мазь. Только травы и
только крабий жир, чтобы смягчить рану. Наложить заклятие было бы
проще и быстрее, но Серпетис живет не в вековечном лесу, и я не
могу использовать магию с людьми Шинироса, ведь она для них под
запретом.
Мастер говорит, что магия всесильна, и я помню времена, когда
магам доверяли жизни. Но с недавних пор все изменилось. Раньше
Мастера ходили в города, выбирали себе учеников из числа лучших —
тех, в ком магия тлела, как уголек, готовый превратиться в костер.
Шесть Цветений назад наместник запретил им приближаться к городу.
По приказу правителя он сжег на кострах тех, кто отказался отречься
от магии, а остальных согнал под кроны вековечного леса. Теперь
Мастера учат таких, как я — сирот, изгоев, уродов. Тех, кому кроме
магии в жизни ничего больше и не дается. Что хорошего может
получиться?
Кому-то магия дается легко, кто-то — как я — овладевает ею с
большим трудом. Я могу приготовить яд из воды и вылечить зараженную
кровь. Но ветра мне не подчиняются, а огонь и трава смеются над
моими попытками повелевать. Я — слабый маг, самый слабый из
учеников своего Мастера, о чем он мне беспрестанно напоминает. Но я
могу и умею лечить раны. И Серпетису повезло, что на его пути
попалась именно я.
