Из медпункта Юля выходит вовремя. Не торопясь запирает за собой
дверь, легко сбегает по ступенькам медпункта, ныряет в машину.
— Приве-е-ет, — она тянет с теплом, и лезет обниматься.
Отстраняется от меня с удивленным видом.
— Все в порядке? Ты какой-то…
— Какой?
— Усталый, — наконец ставит диагноз Юла, — и загруженный. Много
работы сегодня было?
— Много, — соглашаюсь, отчасти потому что так оно и есть, ну и
на самом деле — так проще. Проще не пояснять, почему я ощущаю себя
пропущенным через мясорубку. — Ты хорошо себя чувствуешь?
Она чуть замирает, будто не понимая о чем я говорю.
— Два часа назад тебе стало плохо. Ты даже не смогла прийти
оказать помощь Анжеле.
— А, да, прости, — Юла морщится досадливо, хлопая себя по лбу, —
совсем у меня мысли расплываются со всеми этими гормонами. Да, мне
лучше. Правда я почти час не отходила от белого друга. Нужно
сменить витамины.
— Сменим, — киваю на автомате и завожу мотор. Внутри будто
стадно отвела душу стая котов. Изодрали душу в лохмотья, пометили
все что только можно. И настроение — подозревать всех и вся.
Слышать странные нотки фальши даже там, где их нет.
Нет.
День был сложный.
Не удивительно, что мне даже в голосе невесты слышится что-то не
то.
— Боже мой, — Юла подскакивает, когда на проходной я
приостанавливаюсь, чтобы пропустить машину полиции, — откуда у нас
здесь?..
— Я вызывал, — пожимаю плечами, — сегодня кто-то запер Анжелу в
одном стойле с больной, взвинченной лошадью. Это тянет или на
хулиганство, или на кое-что похуже. К тебе не заходили?
Юла качает головой, закусив губу и отчаянно цепляясь в свои
колени.
— Значит, завтра зайдут, они обещали провести детальное
расследование. Эндж правда нельзя сейчас беспокоить, а без её
показаний будет сложнее, но записи с камер у конюшни уже сняли.
— Она там пострадала? — Юла звучит потрясенно. — Сильно?
— Нет, она просто перенервничала, — я решаю никак не
комментировать события после конюшни, — сильно перенервничала. В её
положении и это может быть фатальным.
— Да…
Юля замолкает, переваривая, да и мне говорить не особенно
хочется. Наговорился сегодня вдосталь, разъясняя приехавшему
следователю, зачем я их вызвал.
— Жалко её, — неожиданно произносит Юла, — она одна, совсем
одна, беременная… Теперь еще и в больнице. Ты говорил, что родных у
неё нет.
— Не помню, чтобы я это говорил, — лишь озвучив, понимаю, что
опять докапываюсь до несущественного, — мало. Отец и мать погибли,
из более-менее близких — только тетя.
— Грустно, — Юля задумчиво перебирает пальцами по животу, —
одна, в больнице и навещать-то почти некому. Ей, наверное, очень
тоскливо там. Может, стоить её проведать?
— Плохая идея.
Я помню, насколько убийственные глаза были у Эндж, когда я
вынудил её ехать с нами в одной машине. Её идея добираться
общественным транстпортом была паршивой, но моя тоже не отличалась
особой гениальностью.
— Почему? — Юля удивленно разворачивается ко мне. — Мы коллеги,
я ей сочувствую, почему мне нельзя навестить её?
Потому что…
Объяснить это сложно даже для самого себя.
Она двигается дальше — это я уже понял. Она игнорирует то, что
между нами было, так же старательно, как и я.
Но я сомневаюсь, что хоть когда-нибудь она будет находить
встречу с моей невестой ободряющей.
Вот только объяснить последней причины этого… Оказывается куда
сложнее, чем я ожидал.
— Анжела очень закрытый человек, — надеюсь, что формулировал
ответ не слишком долго для подозрений, — и со всеми своими
коллегами она предпочитает держать дистанцию. Это помогает в её
руководящей деятельности. А ты, как ни крути, её подчиненная.
Юля принимает мой ответ, недовольно поджимая губы. И молчит
довольно долго, явно обижаясь на меня за мой отказ. Я несколько раз
пытаюсь её разговорить, потом — решаю не дергать. И самому есть что
обдумать.
