Малик с детства много шутил. Он рос в большой
семье выходцев из Марракеша. Родственники заняли небольшой жилой
комплекс на окраине, принадлежавший одному богатому
соотечественнику. Он давал скидку своим и не наказывал за короткие
просрочки в оплате ренты.
Из многочисленных кузенов и кузин Малика легко можно было
составить несколько баскетбольных команд и открыть собственную
лигу.
Семью тянул дед Юсуф, генерал в отставке, заслуженный ветеран,
на чьих гражданских привилегиях выживали многочисленные потомки.
Ограничение на количество детей — не более одного — появилось лишь
после того, как ввели систему гражданских категорий. Поэтому у
Юсуфа было не только много детей, но и орава родных, двоюродных,
троюродных и еще Всевышний ведает каких братьев и сестер. Все они
перебрались вслед за дедом Малика на американский континент и
пустили корни. Но даже когда все получили гражданство, семейный
клан вечно искал, где и как подзаработать.
А дед тем временем потихоньку впадал в старческий маразм.
Большую часть дня он дремал в кресле-качалке, накрыв пледом вечно
мерзнущие ноги. Память начала ему отказывать еще до рождения Малика
— уверенно он помнил имя лишь старшего сына. Увидев кого-то из
потомков, генерал долго перебирал имена, ругаясь и надеясь угадать
(что ему временами даже удавалось), но никогда не узнавал Малика,
так что в какой-то момент просто прозвал его Сагхиром — Мелким,
если по-арабски. Дедовская любовь была ограниченным ресурсом, и
самому младшему внуку ничего не доставалось.
Клан жил бедно, но тяжелее всех приходилось родителям Малика. В
их доме накрывали стол лишь на ужин. Полноценные завтраки и обеды
замещались упсами, которые содержали все нужные элементы —
синтетические белки, жиры, углеводы, витамины и минералы, вроде бы
покрывая все нужды организма, но на деле выходило, что не все:
Малик рос хилым.
В их маленькой родовой общине, где презирали слабых, но уважали
отвагу и дерзость (при должном почтении к старшим, разумеется),
оружием Малика стали шутки. Признаться, дурацкие. Малик играл роль
этакого клоуна, который главным объектом насмешек выбрал себя
самого.
— А-ха-ха! — надрывались кузены, слушая историю Малика о том,
как он влип в очередную нелепую ситуацию. — Вот же придурок!
А потом подзывали, чтобы угостить Сагхира недоеденным куском
пиццы или остатками картошки «фри». Малик настолько привык к
прозвищу, что относился к нему, как ко второму имени.
Шутовское остроумие Малика срабатывало на кузенах, но не на
одноклассниках. Он не сумел прибиться ни к одной из школьных
группировок. Крутые ребята вроде Ханга, Тима и Эда обращали на него
внимания не больше, чем на учителя во время уроков. Другие, глядя
на обноски, в которых он ходил в школу, считали себя лучше и
смотрели свысока. Умники или те, кто себя таким считал, вроде
Алекса Шеппарда, просто его не замечали.
Малик винил во всем этом не только бедность семьи, но и свою
внешность. По правде, он себя ненавидел. Маленький, сутулый, с
выдающимся носом и ресницами, как у девчонки, тонкими ручками и
ножками, впалой грудью с выпирающими ребрами. Еще эти дурацкие
кудри на голове… Настоящий урод.
Даже в семье его стыдились, считали кем-то вроде подкидыша. Не
родители, конечно, а остальные. Иногда в гости заходили тетки и с
пренебрежением отдавали матери Малика одежду, из которой выросли их
дети, старые гаджеты и прочий хлам, тот, что выкидывать жалко и
оставить нельзя — и так тесно.
Почти четыре года назад, в середине августа, Малик пошел в
седьмой класс. Вводный урок вел мистер Ковач, он решил поднять тему
социального неравенства и обсудить способы, с помощью которых
правительство пытается дать шанс каждому. И рассказал о
«Дисгардиуме».
