История, которую я собираюсь рассказывать, начинается с такого поразительного случая, что я чувствую что-то похожее на скептицизм по отношению к собственным воспоминаниям и мне почти хочется извиниться перед читателем. Некоторые из этих воспоминаний настолько не соответствуют повседневной жизни, в которой происходили данные события, что кажутся совершенно невероятными; нет ничего более загадочного, чем то, что довелось мне испытать в сентябрьский вечер прошлого года, когда я заканчивал обучение, и вызвало такие поразительные последствия.
Было уже больше одиннадцати часов, когда я вышел из своей комнаты в «Евангельском дубе»; ночь стояла темная, теплая, облачная и угрожала дождем. Но, несмотря на неблагоприятную погоду, я быстро пошел по Хайгейт Роуд и вскоре свернул на Миллфилд Лейн. Это мой любимый маршрут, и красивая аллея, так причудливо извивающаяся и между Нижним Хайгейтом, и холмами Хэмпстеда, знакома мне во всех подробностях.
Прекрасные летние утра, когда кукушки кричат в глубине Кенвуда, когда на тропу падают золотые пятна солнечного света, а дерзкие белки играют в прятки в тени под грандиозными вязами (хотя это место на расстоянии слышимости от Вестминстера и откуда виден купол святого Павла); зимние дни, когда Хит кутается в белую мантию и слышен звон коньков внизу на пруду; августовские вечера, когда я неожиданно натыкаюсь на уединившихся влюбленных (к нашему взаимному замешательству) и ухожу, делая вид, что ничего не заметил. Я знал все такие моменты и любил их. Само название этого места уносило мое воображение в те сельские времена, когда остряки собирались в таверне «Старая фляжка», а Джон Констебл ходил по этой самой аллее, повесив через плечо палитру.
Едва я миновал фонарь на входе в аллею, стало очень темно. Очень тихо и одиноко. Не было ни души, потому что последние влюбленные в этот час разошлись по домам, а это место редко посещается даже днем. Вязы нависли над дорогой, погружая ее в почти ощутимую черную тень, их листья таинственно шептались на ночном ветерке. Но темнота, тишина и одиночество были для меня приятным отдыхом после долгих часов учения и блеска печатных страниц, и я шел мимо призрачного пруда и маленького дома с соломенной крышей, окунувшись в тишину и темноту, испытывая сожаление, что вскоре придется с этим расстаться. Потому что я сдал последний экзамен и вскоре должен буду начать профессиональную карьеру.
Вскоре начался легкий дождь. Предчувствуя, что придется сократить прогулку, я пошел быстрее и, пройдя мимо двух столбов, оказался на самой узкой и уединенной части аллеи. Дождь усилился, и резкий ветер подул поперек дороги. Я встал под защиту высокой дубовой изгороди на краю аллеи и ждал, пока пройдет ливень. Стоя спиной к изгороди и задумчиво набивая трубку, я впервые ощутил полное одиночество этого места.
Я осмотрелся и прислушался. Здесь было темнее, чем в других местах аллеи, это место похоже на траншею между двумя высокими изгородями. Я смутно видел столбы у входа и группу больших вязов над ними. А в противоположном направлении, там, где аллея резко поворачивала, была абсолютная тьма, только слабо блестела влажная земля и из-за угла выступал пень или корень дерева, очень похожий на ногу, лежащую пальцами вверх.
Дождь шел непрерывно с мягким шорохом, листья шептались и отвечали дождю. Шотландские сосны у меня над головой шевелились на ветру со звуком, напоминающим далекий плеск моря. Голоса природы, приглушенные и торжественные, не зависели от человека, не обращали на него внимания, и над всем этим висела глубокая, все обволакивающая тишина.
