Иерофант (греч.)–
«знающий будущее».
Гностик – человек, достигший
божественного откровения,
обладающий сакральным спасительным
знанием.
«Etcognoscetisveritatem,etveritasliberabitvos[1]»
Вода прибывает. Льётся из узких
трубок, обильно усеявших стены, сочится сквозь кирпичную кладку,
заливает голенища сапог.
По колено.
– В жизни существуют вещи, о которых
мы можем жалеть, – раздаётся над головой.
И без того хриплый, голос ещё больше
искажается, доносясь сквозь сетчатый раструб у самого потолка.
Раструб блестит натёртой медью, блики скачут по решётке запертого
потолочного люка.
– Но есть вещи, пожалеть о которых мы
не успеваем.
Трубки выплёвывают воду, она кипит и
пенится, ей тесно в этом каменном мешке. Тугие струи хлещут в бока,
брызжут, бушуют.
По пояс.
На этот раз мне повезёт.
– Тебе может казаться, что время
летит быстро или тянется не спеша, – продолжает монотонный голос, –
и ты не замечаешь очевидного – что стрелки часов всегда движутся с
неизменной скоростью.
Огромный, во всю стену, часовой
циферблат покрыт каплями. Две трети уже под водой, но железная
стрелка с узором из кованых листьев упорно щёлкает секунды.
Решётка люка не поддаётся. Брызги
воды сливаются в сверкающее колесо.
По плечи.
– Но ты не прав, если думаешь, будто
не способен изменить ход времени...
Вода смыкается над головой, толкает,
прижимая к потолку. Пальцы стискиваются на узорчатых листьях.
Проворачивают.
Поржавевшие стрелки с хрустом
сдвигаются назад.
Мне достанется последний ключ к
тайне Братства.
Тело мягко тянет вниз вместе с водой,
исчезающей в открывшихся стоках.
[1] «И познаете истину, и истина сделает вас свободными»
(Евангелие от Иоанна, 8:32).
На улице царил собачий холод. Кованые
стебли фонарных столбов серебрились от инея. К ближайшему столбу
прислонилась хлипкая лестница, взобравшийся на неё фонарщик,
ругаясь сквозь зубы, возился с примёрзшим стеклом. Масляная лампа в
его руке едва мерцала.
Кэб уже ждал. Мохноногая лошадка
зябко переступала копытами, а извозчик походил на толстую гору
тёплого тряпья, увенчанную помятым цилиндром.
Внутри кэба оказалось лишь немногим
теплее. Костлявый посыльный, обнимавший увесистый свёрток, трясся
так, что кэб заметно покачивался на рессорах – и явно обрадовался
при виде открывшего дверцу господина.
– С-сэр, ваша пос-сылка в ц-целости и
сохранности, – выпалил он, протягивая свёрток.
– Спасибо, Тоби, – в ладонь
посыльного легла мелкая монетка, – беги домой.
Упрашивать долго не пришлось –
приложив руку к кепи, посыльный ужом выскользнул из кэба, едва не
потеряв равновесие на обледенелой мостовой.
– Едем? – сварливо донеслось с
козел.
– Угол Лейнстер и Порчестер Гарденс,
пожалуйста. И не спешите.
– Поспешишь тут, – пробурчал
извозчик, но его недовольство заглушил стук захлопнувшейся
дверцы.
Сквозь плотные шторки на окнах почти
не пробивался рыжий газовый свет, и свёрток пришлось вскрывать на
ощупь. Холодная, но совершенно сухая шерстяная ткань прошуршала под
пальцами. На пол кэба полетели поочерёдно задубевший фрак,
мокро-ледяная рубашка и такие же брюки, сопровождаемые тихим
проклятьем.
Если Часовые надеялись уморить
новообретённого брата холодом, то просчитались – хотя помёрзнуть
всё же пришлось. При воспоминании о жарко горящем камине в общей
зале Братства с языка едва не сорвалась непристойность. Ну
разумеется. Новичкам не пристало греться у огня – даже если новичок
только что волей-неволей принял ледяной душ...
Наконец место вымокшей и насквозь
промёрзшей одежды заняла сухая. С оттаивающих волос на рукава
пальто падали мелкие водяные горошины. Мягкие замшевые перчатки
приятно грели пальцы. Но мерзкая дрожь никак не желала уходить – по
телу то и дело пробегала волна, будто упрямая вода снова и снова
выталкивала сопротивляющегося человека. И руки вновь смыкались на
таких знакомых узорных лепестках из кованого железа...
