СОФЬЯ
Последний луч солнца, располосованный мачтами, упал на смятый листок в ее руке. «Поздравляем! Вы выиграли незабываемое морское путешествие на комфортабельном лайнере «Надежда» для вас и одного сопровождающего». Софья провела пальцем по шершавой бумаге. Слово «комфортабельном» было напечатано поверх другого, замазанного слова. Она так и не разглядела, что было там сначала.
«Надежда». Ирония названия заставила её усмехнуться. Судно у дальнего пирса больше напоминало уставшую рабочую лошадь, чем белоснежного лебедя с рекламных буклетов. Ржавые подтеки на борту, потертая краска, квадратные иллюминаторы − ни капли роскоши. Но для неë, учительницы младших классов из спального района, и её шестнадцатилетнего брата Миши, это и правда был билет в другую жизнь. Хотя бы на неделю.
− Ну что, сестренка, наша яхта ждет? − Миша, взбежав по трапу, оглядел палубу с преувеличенно-восторженным видом. Его рыжие волосы торчали во все стороны, как и всегда, когда он был взволнован.
− Яхта, − фыркнула Софья. − Главное, чтобы до конца круиза не развалилась.
Их встретил судовой врач − мужчина лет пятидесяти, в слегка помятом белом халате, из-под которого виднелась темная водолазка. На его табличке было выгравировано: «Илья Олегович Перин». Первое, что отмечала про себя Софья − его глаза. Они были цвета старого морского стекла, с густой сетью морщин у уголков, и казались усталыми до самого дна, будто видели за свою карьеру слишком много и больного, и странного. Но в их глубине, вопреки усталости, теплилось что-то доброе, почти отеческое − искорка участия, которую не смогли потушить годы профессионального цинизма. «Осмотр» оказался странной формальностью. Доктор бегло посветил ей в глаза карманным фонариком, попросил показать язык и прослушал стетоскопом, едва прикоснувшись к куртке. Однако его взгляд задержался на Софье на секунду дольше необходимого, с легким, едва уловимым оттенком… чего? Не просто врачебной внимательности, а чего-то более тяжелого. Сожаления? Тревоги? Но моментально он улыбнулся, и это мимолетное впечатление рассеялось, смытое профессиональной, ровной маской.
− Все в порядке. Каюта 4B по коридору налево. Желаю приятного путешествия, − его голос был ровным, спокойным, но в нем не было ни капли настоящего тепла, которое она на мгновение почудила в его глазах. Это был голос человека, который делает свою работу, но не ждет от неё ничего хорошего.
Пока они шли по узкому, слабо освещенному коридору, Софья заметила, как доктор отошёл к медсестре – хрупкой девушке − и что-то тихо, но настойчиво ей сказал. Та лишь кивнула, не поднимая глаз. Вся эта атмосфера показной нормальности начинала казаться ей подозрительной. Слишком уж все были сосредоточенны и молчаливы, как актеры перед выходом на сцену в незнакомой пьесе.
Их каюта оказалась тесной и унылой. Две узкие койки, сколоченные из потемневшего дерева, и крошечный квадратный иллюминатор, через который был виден лишь кусок серого пирса.
Воздух в каюте был спёртым и пах старым деревом, сыростью и чем-то ещё − сладковатым и химическим, как в больничном коридоре. Софья провела пальцем по подоконнику − палец остался чистым. Значит, убирались здесь тщательно. Но от этого странного запаха, будто въевшегося в самые стены, было не избавиться.
Он витал в воздухе, навязчивый и тревожный, напоминая ей, что это путешествие с самого начала было каким-то не таким.
− Пахнет приключениями! − объявил Миша, швырнув рюкзак на койку. Он уже исследовал крошечный гальюн и пожаловался на заклинивший кран.
− Пахнет плесенью и дезинфекцией, − поправила его Софья, подходя к иллюминатору. За толстым, слегка мутным стеклом раскачивался асфальтированный пирс. Ей вдруг до боли захотелось сойти обратно на твердую землю. Это чувство было таким острым и неожиданным, что она даже вздрогнула.
