Не так планировала провести Ева эту
Новогоднюю ночь. Но утром вернувшись из больницы и упав без сил на
кровать прямо на своё, так и не надетое платье, она не могла
сдержать улыбку. Наверно, всему виной был выброс гормонов после
перенесённых волнений, но она чувствовала себя счастливой. Феликс
поправится, и всю эту долгую ночь Дэн был рядом. Просто был
рядом.
Он не позволил себе к ней даже
прикоснуться и старался не смотреть на неё, только на Эмму. Но
Эмма так переживала, что даже не замечала его взглядов. Виктория же
была так поглощена заботой о Феликсе, что не обращала внимания,
куда смотрит Дэн. И только эти два голубка, Арсений и Изабелла, не
отпускали друг друга ни на секунду, и на это уже было невыносимо
смотреть.
Только под утро, когда все невозможно
устали и Феликс пришёл в себя, Ева позволила себе прилечь на тёплое
плечо Дэна. Она чувствовала, как он окаменел от её прикосновения и
дышал так осторожно, что Ева только видела, как в такт дыханию
поднималась и опускалась его грудь — её голова на его плече ни разу
не качнулась.
Она закрыла глаза. Даже тело
этой незнакомой женщины, в которое она заключена как в темницу,
отзывалось на его тепло, на упругость его мышц, на едва различимый
знакомый запах мыла и даже на плотную вязку его свитера. Она была
уверена, что это тот самый свитер, в котором Дэн первый раз обнял
её на продуваемом со всех сторон перроне. Рельефный узор
отпечатался на её лице, и приятное чувство, что пусть недолго, но с
ней будет что-то от Дэна, снова и снова тянуло её руку к
помятой щеке.
Она приложила ладонь к лицу — он
остался вот здесь. Спать расхотелось. Несчастное платье ничем не
виновато, что Еве не нравилось. Это не повод его мять. Оно было
великолепно, и хорошо, что не пригодилось, может быть, Анна Гард
куда-нибудь ещё сходит в нём, если ушьёт в талии. Пусть висит в
шкафу до этих времён!
Жаль, что ей не разрешили вместе со
всеми пить литрами больничный кофе. Жаль, что, когда приехали
Франкин, Клара и Альберт Борисович, её отправили домой с водителем,
а свою беременную невесту Дэн повёз домой сам. Ева всё равно была
счастлива — она поняла всю ту абракадабру, что в их предпоследнюю
встречу наговорил ей Дэн — он не делал того, что она не сможет ему
простить. И это не просто давало ей надежду, это меняло всё.
В тот миг, когда прозвучал выстрел,
она ничего не поняла. Это было такое же состояние как в прошлый
раз, когда выстрелили в неё — события развивались быстрее, чем мозг
их осознавал. Но в тот момент, когда она увидела на полу
окровавленного Феликса и поняла, что стреляли в Дэна, что-то
щёлкнуло в голове, что-то отключившее её самолюбие, её упрямство,
её принципиальность. Все это было таким неважным и таким глупым,
если бы там на полу лежал окровавленный Дэн. Ужас от того, что она
может потерять Феликса, был просто леденящим, он сковывал, он
парализовывал, он не давал думать. Но осознание того, что на его
месте мог быть Дэн промораживало насквозь, мёрзлым крошевом сметая
всё ненужное, оголяя истинное, горячее, живое. Она пыталась забыть,
сбежать, спрятаться в чужом теле от того, что единственное
важно.
— На твоём месте должен
быть я! — сказал Дэн Феликсу, когда он очнулся. Серьёзно сказал,
виновато. Но Феликс не зря казался Еве на одной волне с
ними.
— Напьёшься — будешь, — ответил он. И
эту бородатую шутку из старого советского фильма в такой важный
момент оценили только Дэн и Ева.
— Почему ты не инспирировался? —
спросила его раздосадованная Виктория.
— Потому что за мной был Дэн. Какой
смысл был в этом рывке, если бы я просто исчез при этом? — даже
после наркоза Феликс соображал лучше, чем эта курица.
— А ты почему не инспирировался? —
набросилась на Дэна Изабелла.
