Сквозь деревья мелькал Шерман-хаус: точно выверенный
прямоугольник серого камня с высокими застекленными окнами и
ажурными ограждениями балконов, он блистал, поражая новизной и
смелостью планировки. Казался жемчужиной, обнаруженной в только что
поднятой со дна океана раковине...
Однако сам его вид заставил Аделию намертво сцепить зубы, и даже
глаза прикрыть на мгновение.
Нет, дом был прекрасен – отторжение вызывали хозяева...
В голове тут же всплывали воспоминания, от которых, увы, не
удавалось избавиться.
Каждый раз они выжигали ей душу и сердце, а ведь все так
сказочно начиналось: сам Джон Айфорд сделал ей предложение. Как раз
перед праздником Святой Филомены явился в их дом с богатым
подарком, таким дорогим, что отец сразу все понял (Аделия прежде не
видела его улыбающимся) и предложил Айфорду угоститься лучшим вином
в своем погребке.
А преподнес он ей длинную нить из жемчужин и перчатки такой
мягкой выделки, что они казались на ощупь кожей младенца. Это
жемчужное ожерелье и сейчас было на ней: она любила перламутровый
блеск крупных жемчужин, их ритмичное колыхание при ходьбе и мерное
перешептывание... А вот перчатки с тех пор несколько поистерлись,
утратили прежний лоск, впрочем, как и мечты ее на счастливую
жизнь.
А все эти Шерманы...
Свадьбу играли на Рождество. Отец был так счастлив сбыть ее с
рук, да не кому-нибудь, а хозяину Айфорд-мэнора, что расщедрился
впервые на памяти дочери: шелк, атлас, тафта и настоящий соболиный
мех были пущены на пошив ее свадебного наряда. «Товар нужно лицом
показать», говаривал он, внося очередные затраты в огромный
гросбух, хранящийся в его кабинете. Должно быть, сам себя
успокаивал... Все же накапливать он любил больше, чем раздавать. Но
это был случай особый...
Вард Лэмб вкладывался в будущий статус, в само звучание, столь
приятное слуху: «Тесть хозяина Айфорд-мэнора». А молодой Айфорд,
что уж душою кривить, чуть подождать, и титул получит, и богатство
свое приумножит. Отец жениха, жаль, помер больше года назад, был
дальновидным дельцом: занялся овцеводством, огородил под пастбища
столько земель, что мэнор его стал больше многих в округе. Дай бог,
сын его дело продолжит, и Лэмб, ведя с ним дела, к славе этой
примажется, если даже не поспособствует...
– Голубой, дочь моя, исключительно голубой, – настаивала мать на
цвете подвенечного платья. – Лишь идя под венец в голубом, можно на
счастье в браке рассчитывать.
Аделия мечтала о розовом цвете, но... уступила под натиском
материнских наказов. Счастливой быть все же хотелось, пусть мало в
то верилось, и не зря...
Нет, Айфорд был всем хорош, это она понимала: богат, родовит и
даже относительно молод (тридцать пять. Немногим меньше ее
собственного отца, а тот еще полон сил и энергии) – все
составляющие благополучного брака, как на лицо. Просто она, как
нарочно, успела влюбиться в другого, и все бы у них могло
получиться, кабы не сватовство Джона Айфорда. С ним тягаться ее
возлюбленный бы не смог, да Аделия и не просила об этом: просто
смирилась, в тайне надеясь, что цвет подвенечного платья
поспособствует счастливому браку.
Но с тех пор давно поняла: цвет наряда мог быть и черным –
результат был бы тот же.
И дело даже не в ней: в проклятых Шерманах.
Сама она сделала все, что могла: была покорной и кроткой, к тому
же запаслась иглой поострее. Уколоть палец и капнуть на простыню –
что может быть проще? Супруг так упивался элем и винами, что вряд
ли бы что-то заметил...
Но тут появились они, эти Шерманы...
Свадьба была в самом разгаре. Менестрели, жонглеры и цыркачи
весь вечер развлекали гостей номерами, музыканты, казалось,
срослись с виолами и верджинелом, мелодии не смолкали ни на минуту,
и вдруг… все разом утихли.
