"Die Wahrheit ist ein Chor aus
Wind
kein Engel kommt um euch zu
rächen
diese Tage eure letzten
sind
wie Stäbchen wird es euch
zerbrechen"
Истина, как хор ветра
Ни один ангел не придет мстить за
вас
В эти последние для вас
дни
Как тонкие прутья вы будете
сломлены
Вирджиния — гиблое место, попомните мое слово. Многие
отправились туда, надеясь сбежать от тех напастей, которые
преследовали и душили их в старом свете. Вы, наверное, думаете, что
первыми, кто отправился в Новый Свет, были просвещенные и
образованные. Возможно, воображение рисует вам флотилию красивых,
чистеньких кораблей с белыми парусами, доверху наполненных хорошо
одетыми людьми, благовидными мамашами с карапузами; мужчин, горящим
взглядом глядящих в горизонт, готовых строить новый мир.
Черта с два. Первыми на эту землю ступили бродяги и сироты,
преступники и бездельники. Все, кто польстился на возможность
сбежать на край света, все, кого не было жалко.
Потому-то с нами и оказался он. Поговаривали, он ирландец, но в
те редкие минуты, что он говорил, в его речи слышался отчетливый
славянский акцент: не то румынский, не то польский, черт его
разберет. Волосы у него были рыжими, как огонь, но кожа не
сливочно-белая, как обычно у дрищеватых рыжих, и не красная рожа,
какая бывает у шотландцев. У него была гладкая кожа, без единой
веснушки, ровного светлого оттенка. Впрочем, ее не слишком было
видно: почти все тело и лицо у него были покрыты татуировкой.
Змеистые черные линии забегали даже под волосы, даже на кончиках
пальцев на ногах ветвился причудливый ювелирный узор огненных
языков пламени, и вокруг глаз было все вычернено.
Никто не мог понять, кто же сделал ему такой рисунок, но особо
не удивлялись — уже на пятый день мы перестали судачить о странной
татуировке, и уж тем более, не стали спрашивать его.
На самом деле, каждый раз, когда кто-нибудь вынимал ему кляп,
все очень быстро начинали об этом жалеть: такими словами пленник
начинал покрывать всех кого ни попадя. И как столько яда помещалось
в нем? Поэтому рот у него был постоянно заткнут, руки связаны за
спиной, да и яростные глаза, окруженные черным и оттого еще более
яркие, золотисто-красные, по приказу капитана Харта завязывали
накрепко.
Поговаривали, он убил кого-то. Никто из команды не спрашивал,
что за планы у Харта на преступника, который просиживал целые дни в
трюме связанный, пока остальные работали. Люди были недовольны, но
стоило одному из нас разок заикнуться о том, что с корабля пленник
никуда не сбежит и не поставить ли его хоть полы драить, капитан
побагровел, сгреб недовольного за грудки и прошипел ему в лицо,
чтобы и пальцем не смел трогать кандалы заключенного.
— И все вы! — сказал он. — Если дорога вам еще ваша вонючая
шкура, даже не думайте о том, чтоб эту тварь развязать!
Так и просидел он всю дорогу в трюме, осунулся хуже других.
Когда приплыли мы на большую землю, то сначала и забыли про него:
строили форт, копали рвы — скорее, пока местные не заявились.
Мы были не первой экспедицией и по слухам знали, что жили тут
страшные дикари-людоеды. Молва доходила до того, что и не люди это
были, а призраки и духи животных, оборотни. Мы вроде и не верили,
но, строя свои укрепления, то и дело поглядывали на лес.
Плохое место мы выбрали: в шаге от лагеря начиналась топь,
влажность была такая, что отсыревшая древесина ни в какую не
загоралась, сколько ни бились мы с огнивом - ничего путного не
получалось.
Тогда капитан и велел привести с корабля пленного. При свете
дня, выглядел рыжий паршиво: кожа да кости, только глаза еще
страшнее горели на похудевшем лице, когда капитан сдернул с него
повязку, а затем, грубо схватил его за веревку, обвязанную вокруг
шеи и сказал:
