Большой зал был залит мягким светом камина. Пламя тихо потрескивало, отбрасывая на стены тени, похожие на фигуры танцующих призраков. В центре стоял длинный стол, ломившийся от всевозможных яств: золотистые фрукты, жареное мясо, чаши с вином, медовые лепёшки, ароматы которых витали в воздухе, как напоминание о прошедших пирах.
У камина, в глубоком кресле с высокими резными спинками, сидел седовласый старик. Его лицо, иссечённое морщинами времени, казалось усталым. Взгляд был устремлён в пламя, будто он пытался разглядеть в нём прошлое – или, быть может, будущее.
В зал вошёл один из его сыновей. Молодой, но с глазами, в которых плескалась вечность.
– Отец… Я давно не навещал тебя.
Старик оторвал взгляд от огня и чуть улыбнулся.
– А, это ты. Проходи. Присаживайся.
– «Ты всё ещё сердишься за тот сад?» – хмыкнул Сын.
– «Сады растут снова. А вот пепел от крыльев – нет» – Отец провёл рукой по воздуху, и на миг показались обугленные перья.
Как там… мир людей?
Сын усмехнулся, подходя ближе.
– Ты ведь и так всё видишь. Но, раз уж спрашиваешь… Скучно стало. Предсказуемо.
– Скучно? – Старик поднял брови. – Предлагаешь сыграть?
– Почему бы и нет? – загорелись глаза сына. – Я предлагаю игру, необычную и захватывающую. Мы поиграем твоим творением – людьми.
– Людьми? – Старик выпрямился в кресле. – И в чём будет суть?
– Дадим им выбор. Один на всех. Или каждому по своему. Семь смертных грехов. Хочу посмотреть, как они с этим справятся. Кто падёт. А кто, возможно, поднимется.
– Интересно… – задумчиво протянул отец. – Но с одним условием: ни ты, ни я не вмешиваемся. Только выбор. Только их путь.
– Договорились.
И в этот момент в воздухе, словно что-то изменилось. Тени на стенах затрепетали сильнее, огонь вспыхнул ярче, и чья-то судьба внизу, в мире людей, вдруг дрогнула.
Старик и сын молча переглянулись, и в тот же миг между ними возник круглый стол, гладкий, тёмный, будто вырезанный из ночи. На его поверхности – не фигуры, а крохотные люди. Они двигались, дышали, говорили, не подозревая, что стали частью игры. Их мир был настоящим, и только для двоих за столом он оставался иллюзией.
– Ну что ж… сыграем, – сказал отец, протянув руку. – С чего начнём?
На столе появился кубик. Его грани были не с числами, а с древними, сияющими символами: гордость, зависть, гнев, похоть, чревоугодие, алчность, лень – семь искушений, семь дверей, через которые можно либо упасть, либо вознестись.
– Вот и жребий, – улыбнулся сын. – Пусть решит он.
Отец кивнул, взял кубик в ладонь и подбросил. Он взлетел, словно камень, брошенный в небо, и, вращаясь, замедлил ход, пока не опустился на стол.
– Не забывай, – произнёс отец, взглядом следя за гранью, – никаких вмешательств. Только выбор. Только они.
– Конечно, – сын усмехнулся. – Если человек откажется от греха – твоя победа. Если поддастся – моя. Всё по-честному.
Кубик замер. Грань вспыхнула алым светом.
Похоть.
Старик и сын замолчали. На столе, в крошечном мире, началась история.
Он сидел в тени низкого потолка, в захолустном трактире у края тракта. За окном шумел лес, пыль дорог всё ещё лежала на его плаще, ботинки были измотаны, а лицо – усталым. Он странствовал уже несколько недель, и каждая ночь в дороге отнимала больше, чем дарила.
Когда девушка принесла ему похлёбку и кусок вяленой оленины, он даже не сразу поднял взгляд. Но запах горячего бульона всколыхнул забытое чувство уюта – и тогда он посмотрел на неё.
Платье было старым, но чистым. Заплаты аккуратны, а ткань плотно облегала её фигуру, подчёркивая округлости, которые не оставляли равнодушным. Особенно – глубокий вырез, словно нарочно сделанный таким, чтобы каждая кривая её тела выглядела приглашением. Пышная грудь, казалось, с усилием удерживалась в границах ткани, и едва девушка наклонялась – как будто сама природа дышала через неё, маня, искушая.
