Мальчик, похожий на мага, слепой как стрела,
Девственность неба разрушивший взмахом крыла,
Когда все мосты обратились в прах и пепел покрыл пути,
Я сказал ему вслед: «Лети, мой ангел, лети!»
Аквариум, «Лети, мой ангел, лети»
Знакомый пляж пепельно-белой полосой
врезался в берег. В море свирепствовали волны, сталкиваясь друг с
другом, издавая гулкое негодование, осыпаясь рокотом белопенных
брызг. В бухте было гораздо спокойней, здесь волны гасились об
утесы, похожие на застывшие хвосты исполинских китов.
– Папа, давай уедем далеко-далеко, за
горизонт, – попросил маленький мальчик, поглядывая исподлобья на
грохочущее море и шмыгая носом, постоянно забитым из-за сырых
зимних ветров. – Тут плохо.
– Поверь, сынок, мы не можем… В тебе
течет королевская кровь, на материке ты будешь легкой добычей. –
Отец поднял меховой воротник куртки и подышал на пальцы рук. – Я не
хочу рисковать тобой. Мама не одобрила бы.
– А где мама?
– Она… отправилась в лучший мир.
Мальчик замолчал, обдумывая все, что
сказал отец. Слово «мама» было для него таким же абстрактным, как и
фраза «отправилась в лучший мир». «Сирота!» – в последнее время
люди все чаще называли его именно так, а не по имени.
– Тихо! – отец всегда одергивал
шептунов. – Я пока еще жив! И в Тритоново царство не собираюсь!
Его рука сжала маленькие пальчики:
под ногтем каждого пальчика отображалась руна. Эти руны были с ним
с первых дней жизни. Руны – отметка стихийного мага – его счастье и
его проклятие.
Две фигурки брели вдоль берега, по
направлению к широкому причалу, возле которого отдыхали
красавцы-корабли. Неокрепшие ножки мальчика, обутые в сапоги из
грубой кожи, увязали в песке и считали камни, так что отцу
приходилось замедлять шаг, а то и вовсе останавливаться.
– Принц Юстиниа́н! – требовательный
голос учителя заставил принца оторвать взгляд от окна, за которым
рычала буря – плод его кропотливой утренней работы, точнее,
промежуточного экзамена. – Ваше Высочество, я еще раз прошу
записать вопрос: «В каком году было подавлено восстание троллей?»,
а затем, ответить на него в развернутой форме, указав предпосылки и
последствия.
Юстиниан вздохнул и подчинился, не
забыв при этом уточнить:
– Мэтр Берток, ответ должен быть
написан на всеобщем?
– Неслыханно, Ваше Высочество! Не на
всеобщем, а на о́рбанском! – возмутился учитель, не понимая, что
его единственный ученик подшучивает над ним. Берток с презрением
относился к иностранным языкам. – Вы прекрасно осведомлены о том,
что на всеобщем пишут и разговаривают только простолюдины! Я вообще
не возьму в толк, откуда у бесценнейшей персоны королевских кровей
тяга к всеобщему? Кто вас обучал, Ваше Высочество?
«Бесценнейшая персона королевских
кровей» наморщила лоб, пытаясь выцепить из памяти хоть какой-нибудь
кусочек первых пяти лет жизни. Бесполезное занятие! Он помнил
только свои прогулки по пустынному пляжу в компании отца и то, как
неуклюжими ручонками, подцепив прутик, карябал на мокром песке
буквы-каракули. Когда его спрашивали, что он делает, Юстиниан важно
отвечал, что пишет маме письма, а затем внимательно смотрел, как
волны слизывают его краткие послания. Вот такие скудные
воспоминания. Ему рассказывали, что так бывает, особенно, когда
человек переживет какое-нибудь сильное потрясение. В его случае это
было кораблекрушение, в которое он попал двенадцать лет назад и
которого он вообще не помнил.
– Я не знаю, кто обучал меня, – юноша
пожал плечами, приступая к выполнению задания. – Предположительно
кто-нибудь из слуг или отец. Король свободно говорит на нескольких
языках.
Учитель недовольно фыркнул, мысленно
брюзжа о том, что нынешняя молодежь – сплошь избалованные нахалы;
вот он, в годы Юстиниана из кожи вылезал, чтобы стать хорошим
магом. Увы, у Бертока не имелось столь выдающихся талантов и такой
невероятно цепкой памяти, как у его блистательного ученика, да и
вообще, стихийные маги рождались, в лучшем случае, раз в столетие.
И Юстиниан был одним из них.
