Лиза прижала к груди металлический диск так, будто он мог убежаться от неё в темноте. Он был тёплый от руки, вмят и наклеен каким‑то дешёвым скотчем в углу, но на его поверхности отчётливо отражался свет фонаря, и Лиза видела там свое лицо – испуганное и усталое. Ночь пахла мокрым асфальтом и бензином, и тот запах теперь осел у неё в волосах, вместе с пылью склада и запахом дешёвой сигареты, которой кто‑то пытался успокоить нервы.
Она не думала, что будет держать в руках нечто, важное как доказательство. Журналист не должна была трогать улики; это правило, которое она знала и нарушала лишь однажды – тогда, когда впереди стоял какой‑то правда, больше ценной, чем собственная осторожность. В её пальцах металл не был просто диском; он был отрезком чьей‑то жизни, зашитой в файл, и Лиза представляла, что внутри – голоса, записи, даты. Она представила имя, которое может расплести сеть, и от этой мысли ей стало холодно.
Склад был пуст. Почти пуст. Полки стояли рядами, как зубы заброшенного рта; коробки с надписями, неизвестными логотипами, сами собой складывались в тени, в которых можно было спрятать многое. Свет фонарей из улицы пробивался сквозь решётку ворот и, играя, отбрасывал длинные полосы на бетонный пол. Стук её шагов эхом отдавался в пустоте, и каждое эхо казалось поздравлением: ты нашла. Но радость была тусклой, потому что рядом с диском, за последней коробкой, лежала детская игрушка – пластиковая уточка с трещиной, глазки у неё были потёрты. Она напоминала Лизе о чём‑то глубже, чем просто детская мелочь: о потерянном, о забытом, о вещах, которые люди прячут так, словно это спасёт их от совести.
Ещё час назад Лиза не думала о детских игрушках. Ещё час назад она сидела в редакции за старым столом, с чашкой кофе, который к тому моменту был холодный и горький, и листала пресс‑ленту. Потом пришло сообщение: "Срочно. Склад на Васильевском. Труп. Неофициально." Потом – телефонный звонок от человека, чьё имя она не знала, голос хриплый, женщина или мужчина – одинаково важно, одинаково опасно. "Если хотите правду, приезжайте тихо. Машина у ворот. Никому не говорите." И она поехала.
Приехав, она увидела машину с выключенными фарами, стоящую у ворот. Из кузова вынули коробку, закрыли её, спрятали под пледом. Человек с голосом сказал только: "Берегите это до утра. И не выкладывайте ничего, пока не увидите, что там." Лиза всё же была журналисткой, но не из тех, кто продаёт сенсации ради кликов; ей было важно, как выглядят люди в кадре, и кто оставил эту уточку посреди вещей. Она спросила: "Кто умер?" И услышала короткий ответ: "Романов. Алексей."
Имя звучало в ушах Лизы как название старой записи, которую ты находишь в пыльной коробке. Романов – у этого имени были свои проекты, свой сайт, свой блог. Он был одним из тех, кто строит мир из кода и контрактов: тихо, аккуратно, надёжно. Люди вроде него обычно не оказываются на складах, где продают второсортные игрушки и сайдинг. Но личность, совмещающая технологию и тайну, имела обыкновение прятать за фасадом вещи, которые нельзя оставить в открытом доступе.
Она думала о Марке Авдееве. Не потому, что он был на другом конце света; он был в этом же деле, и их пути пересекались уже раз десять. Следователь с выцветшими глазами, который носил свою усталость как броню. Он всегда смотрел на вещи так, как будто читал подписи на предметах. Ему было проще сказать "дело не закрыто", чем поверить в случайность. В тот вечер он приехал позже, и Лиза уже держала диск.
Она знала, что поступила нечестно, взяв его. Было чувство, будто если она его оставит, кто‑то уничтожит его, или диск исчезнет, как исчезают люди в этом городе: тихо, без протеста. Она держала его за край и, скручивая пальцы, думала, что её руки пахнут бензином – и что этот запах теперь станет частью её крови. Ей хотелось списать всё это на профессию, ну или на любопытство; на то, что журналист остро чувствует, когда мир пытается засунуть правду в коробку и убрать её в чулан.
