Пролог. Ночной звонок.
Есть такие звонки, после которых жизнь становится другой.
Сначала кажется – ну что такого? Обычная ночь. Кто-то ошибся номером. Пьяный друг вспомнил о тебе через десять лет. Спам, да мало ли.
Но бывают звонки, после которых воздух меняется.
Он становится тяжелее, как будто зажимает тебе горло, медленно, но крепко. Как будто в комнате появляется кто-то ещё, невидимый, и садится в угол, молча следит, пока ты дышишь.
Телефон зазвонил в 2:13.
Алексей не сразу понял, где он. Полусонный, лежал, отвернувшись к стене. Под подушкой – рабочий мобильник на беззвучном, личный валялся на кухне, и сейчас он орал, как будто ему было больно.
– Да твою ж… – пробормотал Алексей, натягивая одеяло на голову.
Но звонок не прекращался.
Снова и снова.
Ритмично, как будто кто-то стучал костяшками пальцев по гробовой крышке.
Он встал, зацепил край стола бедром, пошёл по квартире, не включая свет.
Когда поднял трубку, на экране увидел старый, забытый контакт: КОЖЕВНИКИ.
Запись в телефоне осталась со времён, когда он ещё ездил туда летом.
Деревня, из которой все либо умерли, либо пропали.
Та самая. Кожевники.
– Да? – голос у него хриплый, как у курильщика, хотя он не курил уже три года.
– Это ты, Лёшенька?
Голос был старческий, шершавый. Как будто когтем по стеклу.
Он узнал эту старую ведьму сразу – соседка бабки Дарьи.
Оказывается, она ещё жива.
Впрочем, в таких деревнях умирают неохотно.
– Бабка твоя при смерти, – сказала старуха спокойно, без лишних слов. – Ты у неё один остался. Больше некому.
В груди – тишина.
Не страх, не тоска, даже не жалость. Просто холодное, ватное «надо ехать».
Конечно, при смерти. Бабка. Дарья Тимофеевна.
Дарья-ведьма, как её называли все там, в Кожевниках.
Алексей вспомнил, как в детстве сидел у печки, а бабка варила что-то в чугунке, подкидывая туда засушенных ящериц.
В избе пахло сушёной мятой, полынью, воск капал на стол, образуя жёлтые слёзы.
Приходили к ней лечиться, снимали порчу, заговаривали болезни.
Кто-то уходил здоровым. Кто-то – другим. Совсем другим.
Мать шептала ему, когда думала, что он спит:
– С ней осторожно, Лёшенька. Она не такая, как все. Она из тех.
Потом мать умерла. Тридцать пять лет, сердце. Отец ушёл ещё раньше, и его вспоминать не хотелось. Осталась только бабка Дарья. Но Алексей порвал с ней связь.
Уехал в город, заблокировал её номер, запретил себе думать про Кожевники.
Деревню надо забыть, как старую болезнь.
До этой ночи.
– Ты же приедешь? – спросила старуха.
И у него не было вариантов. Варианты закончились, как заканчивается дорога в болото.
– Приеду, – сказал он.
Собрался быстро. Паспорт, телефон, деньги. Чёрная ветровка, футболка, пара джинсов. Похороны не требуют костюма. Пока засовывал вещи в рюкзак, вспомнил, как бабка однажды сказала:
«Когда в роду ведьма – кто-то должен принять».
Он тогда не понял. Или сделал вид, что не понял.
Такси до автовокзала. Водитель молчал. Город был серый, как недомытая посуда. Окна домов горели жёлтым светом, как глаза животных в темноте. Алексей смотрел в окно и чувствовал, как внутри шевелится что-то чужое. Не желудок, не нервы.
Именно что ползёт. Как будто по внутренностям скребётся маленькая тварь, ещё не проснувшаяся полностью.
На автовокзале купил билет до райцентра. Автобус старый, пахло мокрыми куртками и гнилыми сиденьями. Пассажиры спали, мотались серые занавески. За окном тянулось поле, как чёрное полотно.
Иногда в отражении окна ему казалось, что он видит чужие глаза. Но когда оборачивался – никого.
На промежуточной остановке купил пирожок. Откусил – во рту оказалась чёрная нитка. Тонкая, длинная, как волос. Он выплюнул её в салфетку. И смотрел, как она вьётся, как будто ещё живая.
