Дождь в этом городе никогда не прекращался до конца; он умел только униматься – как кашель у старика. Сквозь стеклянные ребра высоток ползли световые жилы, и казалось, что мегаполис – не архитектура, а организм, дышащий влажным электричеством. Мартин Лисов стоял у подъезда и слушал, как вода шепчет по металлическим ступеням, и думал: если у города есть сердце, то оно барабанит в такт каплям. И всё равно иногда пропускает удар.
Он предъявил удостоверение вахтёру, не заглядывая тому в глаза. Мужчина в будке оторвался от экрана с новостями – там очередной ведущий говорил мягким, профилактическим тоном, будто смазывал вал времени техническим маслом: “Службы фиксируют кратковременные аномальные сдвиги хода часов. Власти призывают сохранять спокойствие”. Полоска бегущей строки мигала: пропал один день, пригородные поезда опаздывают заранее. Город привык ко всему. Город умел жить с дырками в календаре, как с выбитыми зубами.
– Пятнадцатый этаж, – сказал вахтёр и, криво улыбнувшись, добавил: – Там тихо, как… будто телевизор выключили.
“Как будто время выключили”, – мысленно поправил Мартин. В этом доме, говорят, работал лифт без лифтёра и без кнопок – сам догадывался, куда вам нужно. Но сегодня кабина была обычной: затхлый запах чужих зимних пальто, запотевшее зеркало, дрожь в ржавых тросах. Он нажал “15” и прислушался к своему дыханию. Два вдоха, один выдох. Ритм сломанный. Ему никогда не нравилось, когда тишина давит на уши, как в самолёте перед взлётом. В лифте тишина была именно такая – упругая, вынужденная.
Кабина дернулась, по стенкам побежали тени водяных дорожек – кто-то недавно провёл мокрым зонтом. Индикатор сменил цифру на “7”, потом на “9”, потом вдруг мелькнул “8”, как если бы этаж отказался признавать свою последовательность. Мартин моргнул. Послышался хриплый треск динамика, и на долю секунды заиграла джингл-заставка из новостей – тот самый приглушённый гипноз успокоения. Потом опять тишина.
На пятнадцатом его уже ждали. Дверь в квартиру была распахнута изнутри – на цепочке, которую кто-то аккуратно перерезал. В прихожей светила длинная лампа дневного света, и в этом белом свете стены казались бумажными, как декорации к дешёвой передаче. Сапоги криминалистов оставили на коврике дождевые отпечатки – миниатюрные карты материков, тонущих в океане. Воздух пах пылью и электрикой.
– Следователь Лисов? – спросила девушка в чёрном дождевике. Её капюшон свисал с плеч, мокрые волосы липли к вискам, а на бейджике поблёскивало: медэксперт Кравец.
– Я, – сказал он. – Что у нас?
– Странный случай. Пойдёмте.
Она провела его по коридору, где на стенах висели часы – в каждой комнате по часам. Большие круглые, старинные прямоугольные, дешёвые электронные, наручные на гвоздике – будто хозяин коллекционировал не сами изделия, а попытки времени выглядеть надёжным. Стрелки стояли. На всех. Даже на электронных дисплеях мерцало одно и то же цифровое лицо: между минутами, дырка вместо секунды. Они не показывали “полшестого” и не показывали “без пяти”. Они показывали между. Мартин поймал себя на мысли, что не знает, как назвать то, что без названия. Между – всегда безымянно.
Комната, где лежал труп, была аккуратной до неприятного: книги строго вертикальными рядами, стол с математической геометрией, белая лампа направленного света, и все предметы будто чуть-чуть сдвинуты от привычных мест, – как если бы хозяин жил на два сантиметра правее своего мира. На диване – мужчина лет сорока по документам, но телу он мог бы дать пятьдесят два, а то и пятьдесят шесть: кожа иссушена, как будто солнечное лето прошло по нему многократно, волосы у висков с цветом мокрого пепла, в уголках глаз трещинки, какие обычно появляются после тяжелых зим.
