Осенний холод пробирал до костей, но дело было не в нём. Воняло страхом, гнилой листвой и покорностью. Сырой туман, тяжёлый, как мокрый саван, цеплялся за бороды мужиков, собравшихся на площади. Они стояли, понурив головы, избегая смотреть на тех, кто был их хозяином на этот день – на дружинников князя Святозара.
Они стояли в центре, у общинного амбара, словно сытые волки посреди стада овец. Лощёные, откормленные, в промасленных кожаных доспехах, натёртых салом до блеска. Их взгляды были ленивы и полны презрения. Старший, рыжебородый Глеб, здоровенный, как годовалый бык, брезгливо ткнул носком тяжёлого сапога в тюк лисьих шкур, размазав по ним комья грязи.
– Это что за обноски, Миролюб? – пророкотал он, и его голос, казалось, заставил вибрировать стылый воздух. – Моль поела, пока до нас несли? Или вы решили, что князь такой тканью свою боярскую задницу подтирать станет?
Старый охотник Борислав, принёсший шкуры, съёжился и побледнел под въедливым взглядом гридня. Лицо его было похоже на печёное яблоко, сморщенное и серое.
– Лучшие, гридень, клянусь Велесом. Зверь нынче пугливый пошёл, худой… Шкуру не нагуливает…
Глеб не дослушал. Движение было коротким, свистящим и будничным. Костяшки пальцев, защищённые толстой кожей перчатки, врезались в лицо старика с отвратительным влажным хрустом. Борислав рухнул в жидкую осеннюю грязь, как пустой мешок. Он захрипел, зажимая ладонями разбитое в кровь лицо, выплюнул кровавый комок, в котором блеснул белый осколок зуба, и заскулил, как побитый щенок.
– Значит, ищи лучше, пёс! – рявкнул Глеб, вытирая перчатку о рубаху другого мужика. – Князь ждёт дани, а не твоих оправданий! Следующий!
Родомир, перекидывавший мешки с зерном в общую кучу, сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Глухая, привычная ярость, холодная и тяжёлая, как камень на дне реки, поднялась из живота к горлу. Он заставил себя дышать ровно. Не сейчас.
Он видел, как Ратибор, один из дружинников – молодой, смазливый, с заносчивой ухмылкой на холёном лице – проходил мимо Зоряны. Она несла вёдра на коромысле, и её стан покачивался в такт шагам, заставляя льняную рубаху туго обтягивать сильные бёдра и высокую грудь. Ратибор провёл по ней липким, оценивающим взглядом, будто выбирал кобылу на торжище, и, обойдя сзади, грубо схватил её не за руку – за сочную, упругую ягодицу, больно сжав пальцами.
– Ух, какая ягодка в этом болоте выродилась! – прохрипел он ей на ухо, и от него пахнуло перегаром и луком. – Может, хватит воду таскать? Поедешь со мной в гридницу, будешь подо мной визжать, а не над вёдрами кряхтеть?
Он мерзко хихикнул и попытался впиться губами ей в шею. Зоряна вскрикнула – не от страха, а от омерзения. Её тело напряглось, как натянутая тетива. Она с силой развернулась, коромысло мотнулось, и полное ведро с ледяной колодезной водой окатило гридня с головы до ног.
Ратибор на миг замер, ошарашенно хлопая мокрыми ресницами. Грязная вода стекала по его лицу, за шиворот, смешиваясь с грязью на кожаном доспехе. Хохот, до этого доносившийся от других дружинников, резко смолк. Лицо Ратибора, только что бывшее заносчиво-похотливым, побагровело и исказилось такой злобой, что казалось, он сейчас загрызёт её.
– Ах ты, сука деревенская! – прошипел он, отбрасывая в сторону мокрую прядь волос. Его рука метнулась к рукояти меча, но тут же передумала – бить мечом безоружную девку было слишком даже для них. Вместо этого он сжал кулак, чтобы врезать ей по лицу, чтобы сломать этот гордый, непокорный взгляд.
– Оставь девку, Ратибор! – пророкотал спасительный рык Глеба. Он стоял, не оборачиваясь, пересчитывая кольца мехов. – Не для того мы здесь. Я тебе что сказал? Сперва золото, а блядство – потом. Всегда успеется. Захочешь – возьмёшь её, когда обратно поедем. Никуда не денется.
