Кап-кап-кап. Противный дребезжащий звук бил по нервам. Света
сидела в темноте, не в силах даже подняться и закрутить грёбаный
кран на кухне. Сухими глазами всматривалась в стену напротив стола.
Там стоял комод — не надо его видеть, чтобы знать, что над ним
висит несколько фотографий в рамках. Никита с друзьями. Их группа в
универе. Они с Никитой под лепестками цветущей яблони — свадьба.
Она с Алиной на руках — первый день дома. Он с Лёвой, а Алина
подобралась сзади и пытается укусить отца за ухо. Никита в костюме,
стоит у двери вполоборота — она сфотографировала, когда уходил:
первый день на должности главного архитектора. И ещё много, много
фотографий в альбомах, счастливая жизнь, которая в какой-то момент
свернула не туда. Света зажмурилась, но слёз по-прежнему не было.
Хроническая усталость била слабостью по мышцам.
Кап-кап-кап. Вода раздражала, каждой каплей — напоминание о том,
что он не сделал. Не сказал. Пропустил. Каждая капля последние два
года пустоты: встречи с друзьями без него. Вечера с детьми — без
него. Пустая постель — опять задержался на работе. Когда-то она
поддерживала. Понимала. Потом пыталась понять. Потом злилась. А
потом… Пришло равнодушие. Никита растворился в работе, в чувстве
долга. В этом весь он, ей бы понять раньше. Только это ничего бы не
изменило.
Кап-кап-кап. Внутри было так пусто, что хотелось выть, да голос
давно сорван. В криках, когда пыталась достучаться. В рыданиях в
подушку, чтобы не услышали дети. В горьком шепоте наедине с собой.
Не было ни голоса, ни сил, ни желания что-то продолжать. Она
сломалась, смирилась. Закончилась. Скольжение ладони по гладкому
столу — помнила, как выбирали его. Если напрячься, вспомнит весь
тот день, солнечный, пропахший персиками. Только счастья не
помнила. Не чувствовала.
Кап-кап-кап. Поворот ключа в замке, шелест одежды, стук — сейчас
он снимает пальто, разувается. Почти бесшумные шаги — всегда умел
подкрадываться незаметно. Застыл в проёме, щёлкнул выключателем.
Света прищурилась, подняла воспалённые, красные глаза.
— Свет? — голос низкий, такой знакомый и теперь не вызывающий
ничего. Даже злости. — Что-то случилось? Где дети?
— У мамы, — звук оцарапал пересохшее горло. Света сглотнула,
подавилась комком, глядя на свои пальцы, лежащие на столешнице.
Ровные, коротко стриженные ногти, покрасневшие сухие костяшки,
обветренная кожа.
— Света? — Никита зазвучал настойчивей. Подошёл, остановился в
паре шагов. Горько. Он больше не кладёт руку на макушку. Не
обнимает крепко. Не шепчет: всё будет хорошо.
— Я хочу пожить одна, — уронила безжизненно, поднимая глаза. — Я
так больше не могу.
— Почему? — только и смог спросить он, склоняя голову набок.
Скрип зубов, злой выдох — даже сейчас он не проявлял особых эмоций.
Сухой вопрос, почти риторический.
— Мне надо подумать, Никит. О нас с тобой.
— Света. — Первая эмоция — удивление — сменилась страхом. Она
чувствовала его и молила, чтобы ничего больше не говорил. Потому
что тогда не сможет — сломается. Наговорит обидного, резкого. Того,
что думает, о том, кем он по сути не является. Не для других. Для
неё.
— Пожалуйста, — выдохнула тихо. — Дай мне время.
— Хорошо. — Он смирился. Посмотрел не читаемо: фирменный взгляд,
ни одной эмоции. — Я соберу вещи.
— Никита, — впервые за весь разговор она растерялась. — Это твой
дом. Я поживу в старой квартире.
— Это наш дом, — отрезал Никита. — Уйду я. — Вздохнул: — Не
спорь.
И больше ни слова. Обошёл её, по коридору в спальню. Слабо
заскрипела дверь, царапая по нервам, вынуждая вжать голову в плечи.
Света порывисто выдохнула, от напряжения свело шею.
Никита прикрыл дверь, прислонился к ней. По лицу рукой
судорожно, глаза накрыть, стиснуть крепко. Больно. Упустил, не
удержал, потерял. Осознание ударило наотмашь — знал. Ждал с
тоскливой обречённостью, не в силах остановить. Не в силах
замедлить. Шёл домой, думая лишь об одном — как скажет, что через
две недели передаст Лёше пост главного городского архитектора. Как
скажет, что всё исправит. Как скажет, что через месяц они поедут
всей семьёй в Испанию, потому что так долго не были вместе.
