Зеленеющая первой весенней травой симпатичная лужайка, усеянная
живописными обломками скал, на самом деле была не излюбленным
местом пикников и воскресных прогулок для жителей деревушки
Сан-Квентин-эн-Ивелин, а их старым кладбищем. Но под веселыми
лучами дневного солнца навевала далеко не мрачные мысли.
Это был один из самых первых,
по-настоящему теплых весенних дней нынешнего года, и холмики,
покрытые еще светлым, негустым ежиком молодой травки напоминали о
жизни. Они вызывали перед мысленным взором картины густой зеленой
листвы, высокие заросли трав, буйство цветов и всю прочую
сентиментальную чепуху, на очарование которой голодные люди так
падки после жестокой зимы. Весенняя мелодия украдкой щекочет им
сердце и всё — сколько угодно можете думать о грустном и гулять по
кладбищу — надежду вам истребить никак не удастся.
Весна ставит нас в положение
зрителей попавших на первое действие спектакля. Занавес уже поднят,
действие началось… попробуйте, выйдите из зала в такой момент! Ведь
еще ничего не ясно, что будет дальше. Возможно, что-то
действительно будет. И ожидание уже захватило вас. Надо во что бы
то ни стало понять и представить о чем пойдет речь в новом
спектакле, а дальше, хоть трава не расти.
Но трава росла.
Она пробивалась тонкими иголочками
сквозь влажную землю, очерчивала заборчик вокруг каменных глыб
бывших по большей части древними надгробиями и осколками
крестов.
Живописный вид послеполуденной
освещенной солнцем полянки не омрачала даже та деталь, что на одном
из этих светло-серых камней сидит ведьма. Впрочем, днем на кладбище
всё не так, как ночью и потому не страшно. Да и ночью не всё идет
так, как представляет себе большинство обывателей. Они бы с трудом
узнали "классическую" ведьму в сидящей на камне одинокой фигуре в
длинном темном плаще.
Молодая женщина, о чем-то
задумавшись, машинально водила пальцем по шершавому камню. Этот
жест был далек от начертания кабалистических формул и вряд ли
привлек бы внимание самого дотошного инквизитора, если бы она
царапала у себя дома стол, оконную раму или собственное колено. Но
в данной обстановке, если бы не весеннее солнце, притупляющее
бдительность, ее движение не показалось бы столь безобидным.
Незнакомку звали
Марион Лантен,
и хотя она сама предпочитала называться фамилией мужа, помнили
почему-то именно эту. Жители Ивелины никак не желали признать в ней
"мадам Шарантон" и называли этим именем, будто сошедшим с
королевского указа и уличавшим в чем-то. Возможно в том, что между
"л" и "а" должен стоять апостроф, отделяя Марион от простолюдинок и
почти насильно загоняя в дворянство. Она этого ни от кого не
требовала и вовсе не желала подтверждать эти слухи. Но ее внешность
и манера держать себя невольно наводили односельчан на подобные
размышления.
Марион было двадцать пять лет. Никто
не знал, откуда она пришла, но в том, что — издалека, не сомневался
никто. Достаточно и того, что она не была уроженкой Ивелины, чтоб
счесть ее "чужой". У неё бледное печальное лицо с большими, очень
выразительными глазами. Гладкие черные волосы, белая кожа. Черты
лица, гибкая шея, изящная форма рук придавали ей вид
аристократический, а манера говорить мало и держаться с неуловимым
достоинством, приводила в отчаяние местных кумушек, любивших
поболтать. Длинный черный плащ с капюшоном был вовсе не игрой в
загадочность, а всего лишь трауром, но казался очень вызывающим,
поскольку подчеркивал стройность ее фигуры и делал Марион еще более
непохожей на остальных.
Ничего страшного, безобразного или
уж неправдоподобно дьявольски красивого в ее внешности не было. Она
была красива — но это же не прямая улика того, что она ведьма! Но в
те времена народ так часто имел дело с ведьмами, и с молодыми, и
старыми (с молодыми в основном на костре, со старыми в их домах,
приходя туда в поисках помощи), что научился распознавать их с
первого взгляда. Узнал бы и эту, по той простой примете, что она
сидела на кладбище.
