Холодный ноябрьский ветер бил в лицо Алисе Кожевниковой, словно пытаясь отогнать ее от дверей невзрачной пятиэтажки на окраине Подольска. Он выл в щелях панелей, гнал по тротуару желтые клочья последних листьев, пахнущих сыростью и гнилью. Алиса вжала подбородок в воротник шерстяного пальто, но ледяная игла все равно пробралась за шиворот. Не погода была причиной этого внутреннего холода. Причина ждала за дверью квартиры 42.
– Опять тянет? – пробормотала она себе под нос, сжимая блокнот в замёрзших пальцах. Ощущение было знакомым: легкое подташнивание, мелкая дрожь в коленях, ледяной ком в груди. Она резко встряхнула головой, отгоняя наваждение. Работа. Сейчас только работа. История Марины Соколовой.
Дверь открыла немолодая женщина с усталым, опухшим от слез лицом. Глаза – два озера боли.
– Вы… журналистка? – голос сорванный, шепотом.
– Да, Алиса Кожевникова. Договорились о встрече. Спасибо, что согласились поговорить, Ольга Петровна.
– Проходите. Марина… она в своей комнате. Как всегда.
Квартира пахла лекарствами, застоявшимся воздухом и чем-то еще… сладковато-приторным, как увядающие цветы. Алиса едва сдержала гримасу. Этот запах резанул память, но ухватить ассоциацию не удалось. В гостиной царил идеальный порядок, граничащий со стерильностью. На стене – большая фотография улыбающегося мужчины лет тридцати, видимо, Егора, погибшего полгода назад мужа Марины. Цветы перед фото – свежие.
– Как она? – тихо спросила Алиса, снимая пальто.
– Как овощ, – выдохнула мать. Горечь прожгла ее слова. – Сидит. Смотрит в стену. Ест, если накормишь. Спит. Не говорит. Не узнает. Ничего не помнит. Ни Егора, ни меня… ни себя, кажется. – Ольга Петровна смахнула предательскую слезу тыльной стороной ладони. – А ведь всего неделю назад… неделю назад она смеялась. С ним.
Алиса насторожилась.
– С… Егором?
Мать кивнула, не в силах говорить. Она повела Алису по коридору, остановилась у приоткрытой двери.
– Зайдите. Может… я не знаю. Может, ваш голос… Хотя врачи говорят, это бесполезно. Диссоциативная фуга, амнезия… Терминов много. Суть одна – пустота.
Алиса осторожно вошла. Комната была залита тусклым светом из окна. На кровати у стены сидела молодая женщина. Марина. Она была одета в чистую домашнюю одежду, волосы аккуратно собраны. Но ее поза была неестественно прямой, руки сложены на коленях, взгляд устремлен в пустоту перед собой. Не моргая. Казалось, она вообще не дышит. Алису снова пронзил холод.
– Марина? – тихо позвала Алиса, присаживаясь на краешек стула неподалеку. – Марина, меня зовут Алиса. Я хотела бы поговорить с тобой.
Никакой реакции. Даже зрачки не дрогнули. Алиса почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Она протянула руку, осторожно коснулась Марининой руки, лежавшей на коленях. Кожа была ледяной, несмотря на тепло в комнате.
– Ольга Петровна, вы сказали… она смеялась? С Егором? Неделю назад? – Алиса не отводила взгляда от Марины, ловя малейшую искру в ее глазах. Ничего.
– Да, – мать стояла в дверях, кусая губу. – Она… она нашла какую-то… целительницу. Бабку. Говорила, та помогает справиться с горем. Вернуть… ну, не вернуть, а увидеть еще раз. Попрощаться. – Ольга Петровна всхлипнула. – Я отговаривала! Говорила – шарлатанка! Но Марина была не в себе после похорон… Пошла. Заплатила кучу денег, отдала Егорову футболку, которую он любил… И… и вернулась в странном состоянии. Говорила, что все прошло… хорошо. Что Егор… что он приходил. На день. Что они говорили. Что она наконец смогла… попрощаться. – Голос матери срывался. – А наутро… вот. Как вы видите. Проснулась вот такой. Пустой скорлупой.
Алиса медленно отвела руку от Марининой. Ледяное прикосновение все еще жгло кончики пальцев. Целительница. Бабка. Приходил. Провал в памяти. В голове щелкнуло – слишком знакомый сценарий? Она припомнила смутную заметку месяца два назад, про мужчину в Мытищах, впавшего в ступор после смерти жены… Там тоже мелькало что-то про знахарку и потерю памяти. Тогда она не придала значения. Случайность?
