Чистый голос труб принёсся с ветром, смахнул с гнутой акации увядшие листочки и полетел дальше, прыгая по деревенским кровлям.
Горчак приподнялся на локте и прислушался: не иначе, глашатай дудит.
Трубы прозвенели во второй и в третий раз, но уже не отвлекли его от дела: парень, растянувшись на вытертом шерстяном плаще, изучал одинокий сорняк с бело-розовым цветком, похожим на растрёпанную макушку. И когда успел вырасти? Раньше его здесь не было – парень всё бабье лето пролёживал бока под забором и изучил каждый кустик и травинку.
Знакомый цветочек. Когда Горчак бесштановым огольцом носился по оврагам, бездетная бабка Мякуша, приютившая всех деревенских сирот, вылавливала его и гнала на грядки, воевать с сорняками. Самым страшным врагом она называла этот, с виду безобидный, цветок. Добрая бабка хитро щурилась, называя сорняк по имени, а куча её приёмных внуков хохотала, тыкая пальцем в Горчака – цветок был его тёзкой.
Парень сгрёб в кулак стебель и резко дёрнул. Вырванный сорняк полетел на дорогу.
Когда померла бабка Мякуша, дважды сироты сунулись было к соседям, но время наступило трудное, и лишние рты никому не требовались. На юге разгоралась война. Не заурядная, летняя, от посева до сбора урожая, в которой и гибли-то редко, а безобразная, с выжженными сёлами, отравленными колодцами, вереницами угоняемых в плен людей, чёрными от горя вдовами. Горчак, с ватагой таких же сорняков, ночевал на деревьях, кормился щавелем и орехами, кое-как запечённой на углях рыбой и тем, что удавалось стащить с чужих огородов.
Война не закончилась осенью. И зимой. Весной бабы, надрываясь, работали за мужей. А летом князь недоглядел, пропустил недруга за спину, и по полям и весям приграничных деревень прокатилась тяжёлая конница. Всем – голодать, а сиротам – помирать. Когда княжеский посланник приехал в Затон за новым ополчением, внуки бабки Мякуши явились к нему выгоревшей костлявой гурьбой, словно ватага маленьких смертей. Над ними сжалились и не прогнали.
Горчак посмотрел на ямку, оставшуюся на месте вырванного цветка. Выползет, паршивец. Живуч он, как сто кошек. Останется в земле хоть маленький кусочек корня – вырастет новый сорняк. Выполешь его за лето пять раз, десять, а ему – хоть бы что.
Половину сирот выбили в первом же бою. Неприятельская конница хитроумным манёвром прорвалась в тыл, к обозу, и покрошила мальчишек, стариков и калек, охранявших скарб. Тогда Горчак впервые увидел, как худосочный мальчишка прямо насаженной косой рассекает горло боевому коню в яркой попоне. Как щурясь и моргая от брызнувшей в лицо горячей крови, он пихает остриё в щель забрала разбившегося всадника. Наблюдал он за этим как бы со стороны, хотя руки, держащие косарь, росли из его плеч.
Сорняк растёт медленно и незаметно глазу, но не выдерешь его с корнем, не высушишь и не сожжёшь на укатанной глине, – и готово: вытянется, достанет до подземной влаги, окрепнет и пойдёт в рост.
Правду говорят бывалые люди: на поле брани один день считается за три, потому и растут на войне быстрее.
Горчак тянулся к солнцу. Сначала робко, хоронясь за спинами старших, цеплялся за копьё и жмурился от страха при виде сотрясающей землю тяжёлой рыцарской конницы, но вбирал помаленьку силу и смелость, и вот уже за его спиной съёживались другие, а он в первом ряду метил рогатиной в лошадиный круп. Ловкий, злой, с головой на плечах, он недолго пробыл в босой пехоте. И ведь бродяга без роду-племени, сирота. Если б не война – горбатил бы спину, таская борону, а тут приметили его. Плевать войне на род и племя. Ольгост и Смертонос, два старых рубаки, княжеские воеводы, взяли его под крыло. Меч, лук, копьё и боевой конь – всё Горчаку было по плечу. Восемь лет – не один день. Трудно и кроваво гнали княжеские дружины войну с родных земель на вражеские, а потом и закончили вовсе, принеся князю и его державе славу и богатство.
