Когда кто-то говорит, что в его жизни мало радости, я вспоминаю
бабушку. Будучи дворянкой, а как называла ее моя мать: «Белой
костью», она выжила в лагерях, а вернувшись, не потеряла любви к
близким, доверия к друзьям и какого-то особенного внутреннего огня.
И чего бы не случилось, я знала, что выход есть всегда. И причины
для радости тоже есть всегда. Главное – быть человеком.
Отец мой был мягким, добрым, но умер слишком рано, чтобы я
помнила его с какой-то другой стороны. А вот мама… она была со мной
всегда, если не считать последние мои двадцать лет жизни. Но это не
то место, где надо выдохнуть, потому что мама у всех ассоциируется
с чем-то прекрасным. Для мамы я была обузой. Я же просто умела
смотреть на все глазами моей бабушки.
— И чего страшного, если девочка будет поступать в институт
культуры? Для нее же откроются прекрасные пути! – не сдавалась моя
бабушка Лидия Генриховна, отстаивая мое желание окончить школу и
продолжить учебу.
— Учебу на заводе, знаете ли, тоже выбить было непросто. Девка
от рук отобьется в этих ваших университе-етах, - вопила в ответ моя
мать, краснея лицом все сильнее и сильнее.
Если бы не вся гадость этой ситуации, то она была бы смешной:
тонкая, как иголка, с гладко зачесанными волосами, поднятыми
бровями, но культурно изъясняющаяся бабушка и растрепанная, пухлая,
коренастая, рыжеволосая не от природы, а от хны мать.
Эти две любимые мною женщины, словно две собаки разных пород,
встретившиеся на улице, готовы были вцепиться друг другу в
волосы.
— Ладно, как скажешь, мамуль, - я решила, что университет меня
подождет. Получу эти «корочки» крановщицы, а там… как сложится.
— Нет, не стоит тратить время на эту ничтож… - но бабушка не
закончила, потому что мама выдохнула и присев на сундук, стоящий у
печи, завыла белугой:
— И за что мне все это? И так народ косо смотрит, и так все на
себе тащу, как проклятая. А ведь мне всего ничего и чего-ооо, -
заливалась мать. А я не могла не подойти и не обнять ее.
— Мамочка, ну не реви, ну же, я ведь сказала, что пойду, - я
гладила ее мокрое от слез лицо, собирала волосы под гребенку и
продолжала целовать ее в лоб, прижимая к себе.
— Если бы Борис хоть намекнул, что такое сродство имеет, ни в
жисть бы за его не пошла! – этой тирадой в адрес умершего давно
моего отца всегда заканчивались все скандалы в нашем доме. Мне было
жаль бабушку, но только молча мы могли прекратить ее истерику. -
Кабы был хоть сынок, то робил бы щас, как мужик. А чо толку от
девки, коли дома больше ни отца, ни брата ей нету-ууу? - она
продолжала выть, я продолжала ее обнимать, а бабушка уже бренчала
ковшом в кадке с водой.
Потом мы все, как ни в чем не бывало, садились за стол, мать
доставала из печи пару котелков, и мы ужинали, обсуждая достижения
завода в текущем квартале.
Я видела, как бабушка стискивает зубы и тихонько касалась ее
руки под столом. Она сжимала мою ладонь в ответ. И вроде всем
становилось хорошо. Ну или терпимо.
— Любушка, кровиночка моя, ну зачем же ты соглашаешься на то,
что тебе далеко? Зачем ты от мечты отказываешься? – бабушка
провожала меня до автобусной остановки, хотя самой уже надо было
спешить на работу. Она мыла полы в клубе и в сельсовете, а еще была
дворником.
— Бабуля, ну ты же знаешь, что будет с мамой, если я уеду? Она
же тебе проклюет весь мозг, - я старалась улыбаться, чтобы ей не
было так грустно. Она сравнивала свою судьбу с моей и боялась, что
и мне тоже придется заниматься чем-то нелюбимым.
— Просто, Любушка… у меня-то все иначе, мне-то, политической…
больше ничем заниматься и не позволят. А без денег сидеть… на шее у
твоей матери, знаешь…
— Я выучусь, бабуль. Выучусь, а потом решим. Может, и в город
какой большой поступлю. Ты же меня вон чему только ни учила. Я и
рисовать, и шить, и вышивать, и петь могу. Отучусь в университете и
тебя к себе заберу, - уверенная, что так и будет, отвечала я,
торопилась к автобусу и уезжала. А она, замерев, стояла еще
какое-то время на остановке, а потом, словно вспомнив, что
торопится, выпрямлялась и бежала в сторону клуба.
