— Ты сгниешь в тюрьме, — цедил он, даже не стараясь смягчить
боль. Полосовал словами, что были острее лезвия. В глазах сверкали
одержимость, идея, потребность. Он всеми силами пытался заполучить
меня, из кожи вон лез, не гнушаясь самыми жалкими и подлыми
методами. И это пугало. Он без тормозов, без стоп-крана, за который
можно дёрнуть и остановить эту долбаную карусель! Он будто
бессмертный… Безжалостный.
— Я всё равно не буду твоей, Пётр. Не буду… — по щекам катились
слёзы. Мне уже не было страшно. Холодное, мрачное здание вдруг
стало родным, понятным. Меня не пугали ни камера, запах которой
въелся во все рецепторы, ни сокамерницы, чьи голоса стали роднее
ветра. Меня страшил только он… Пётр Ястреб, что с убийственной
регулярностью приезжал, чтобы подразнить морозным ароматом
свежевыпавшего снега, сладостью дорогого парфюма, холёным и
выспавшимся лицом.
Глаза Петра были черными, как ночь. Въедливыми, острыми, почти
стеклянными. Глубоко посаженные, придающие взгляду резкость и
звериную опасность. Кажется, он видит меня насквозь. Может
распознать фальшь, ложь, игру. Он знал, что я вру…
Разве девочка, выросшая на пуховой перине с золотой ложкой во
рту, может быть счастлива в тюрьме? Разве она может предпочесть
казённую клетушку его шикарному дворцу? Вот только понимание, что
именно ОН стал причиной падения моей семьи, не позволяло принять
приглашение в золотую клетку. Он… Пётр Ястреб, превратил мою жизнь
в ад.
— Арина, тебе достаточно сказать одно слово, и всё это
закончится, — мужчина чуть наклонился и потянул носом. Упивался
вонью, затхлостью. Наслаждался. Понимал, что в его руках моя жизнь,
как крошечная мушка, и ему достаточно сжать ладонь, чтобы
превратить меня в мокрое пятно. — Ты, наверное, думаешь, что это
шутки? Нет. Эта тюрьма станет твоим домом на долгие десять лет. А я
предлагаю тебе выход.
— Ты предлагаешь сменить один ад на другой. Так чем тюремный ад
хуже твоего? Чем? Ты хочешь, чтобы я превратилась в игрушку? Чтобы
стала твоей забавой? А я? Каково будет мне ложиться в постель с
нелюбимым? С человеком, которого я ненавижу всей душой!
Не знаю, что именно так оцарапало его, то ли «нелюбимый», то ли
«ненавижу». Но Ястреб дёрнулся, как от пощечины. Встал, навис надо
мной хищником. Видела, что он сдерживается. Чего-чего, а терпения в
этом стальном человеке предостаточно.
— Ты сдашься. Я тебе это обещаю, — прошипел он и стукнул в
металлическую дверь, за которой стояла охрана.
Судорожно вдыхала шлейф его парфюма, так сильно напоминающего о
жизни, которой меня лишили. Её попросту украли. И украл тот, кто
сейчас шагает на свободу.
— Поосторожнее, — грубый и резкий, как звон бьющейся вазы, голос
взорвал вакуум тишины. Я стояла, не в силах шелохнуться, и смотрела
в большие, глубоко посаженные карие глаза мужчины, возвышающегося
надо мной. Незнакомец с каким-то звериным остервенением сжимал меня
за талию всего в паре сантиметров от пола и совсем не торопился
возвращать вертикальное положение.
— Простите, — в голосе не было силы, я просто выдохнула это
скупое извинение, с ужасом наблюдая, как он потянул носом в мимике
хищника. И вдруг стало так жутко. Под тонким шёлком по спине
пробежал разряд тока, я даже дёрнулась. — Вы меня отпустите?
— А вы обещаете держать себя в руках?
Мужчина, всё это время нависающий надо мной, стал выпрямляться,
увлекая за собой, пока я не ощутила мягкость коврового покрытия.
Вокруг нас сновали гости, наигранно делая вид, что не замечают
странную парочку, застывшую в весьма неоднозначной позе в холле
ресторана «Калипсо».
— Если уж вы выросли до того, чтобы пить алкоголь, то
потрудитесь не обливать гостей! — он слишком медленно убрал руки с
моей талии, только когда я твёрдо встала на ноги.
