Весна на шведском острове Линдхольм
началась со шторма. Липы только-только покрылись пухлыми,
многообещающими почками, как с северо-запада обрушились шквалистые
ветра. Деревья гнулись, норовя с корнем вырваться из мерзлой
каменистой почвы и взлететь в чернильное от туч небо, как стайка
свадебных голубей.
Всю праздничную программу выпускного
пришлось срочно загонять под крышу. Ученики оккупировали холл
главного корпуса, репетировали выступления и готовились к итоговым
экзаменам. Здесь, в четырехэтажном белом здании, было просторно,
светло и многолюдно, и скребущиеся в окна ветки, и дребезжащие от
порывов ветра стекла не так действовали на нервы. К тому же,
синьора Коломбо, главный и единственный повар пансиона, варила всем
свой фирменный горячий шоколад. От одного его запаха все бури и
непогоды казались сущими пустяками. И лишь вечерами ученики
разбредались по своим корпусам, обычно таким уютным красным
домикам, слушали, кутаясь под одеялом, штормовой шепот моря и
смотрели, как сиротливо подмигивает в кружеве липовых крон старый
маяк.
Школьные старожилы ворчали, что не
было еще на Линдхольме такого апреля. Только библиотекарша миссис
Крианян рассказывала про семидесятые годы, когда переломило одно из
самых толстых деревьев, ветви оборвали провода и остров остался без
света. Она начала было историю про студентку, трагически погибшую в
одну из таких бурь, но лавочку страшилок быстро прикрыла завуч.
Мисс Вукович неумолимо разогнала юных любителей кошмаров по
отдельным столам, напомнила про итоговую аттестацию и, когда
библиотека погрузилась в учебную тишину, удалилась, тихо постукивая
каблуками. Однако впечатлительные подростки еще долго не могли
вернуться к книгам и ноутбукам, а все косились в высокие окна, за
которыми отчаянно скрипела старая кряжистая липа.
Тамара Корсакова, или, как звали ее
однокурсники из разных уголков планеты, Мара Корсакофф, по
обыкновению рисовала плакаты для выпускного бала. Разложила в холле
на столах для пинг-понга огромные листы и творила. Душа требовала
чего-нибудь эдакого, готического, но девочки из оргкомитета
отвергли все ее идеи и вернули к классическим цветочным
композициям. Мара спорить не решилась. В конце концов, идти на
тренировку ей хотелось значительно меньше, чем размахивать
кисточкой, поэтому она покорно выводила маки и ирисы, хотя апрель
на этом северном острове не имел к цветам ни малейшего отношения.
Лишь надеялась, что через три года, когда она сама будет
выпускницей, придумает оформление поинтереснее. А пока ей, как и
остальным первокурсникам, приходилось слушаться старших. Но ничего:
в конце мая-начале июня, после каникул, в Линдхольм привезут
новичков, а это сулит немало развлечений.
– Сдал! – отвлек Мару от
рисования до неприличия веселый голос.
Она подняла глаза: похоже,
бразильского парня Фернанду Торду шторм и ледяной ветер ни капельки
не смущали. Его смуглые щеки разрумянились от холода, нос
поблескивал спелой вишней, широкая улыбка демонстрировала по
меньшей мере тридцать зубов.
Он сдернул в головы капюшон, стащил
куртку и хорошенько тряхнул ей, окатив Мару мелкими брызгами.
– Дождь пошел, – довольно
сообщил он.
– Эй! – Мара возмущенно
нахмурилась. – Ты испортишь мне рисунок!
– Плюнь, никто не станет
рассматривать. Это ж для фона, – он плюхнулся на стул. – Кому тут
надо заплатить за большую кружку крепкого шоколада?!
– Скажи это синьоре Коломбо, и
я посмотрю, как долго ты продержишься на воде и хлебных корках.
– Какие вы, женщины, нежные! А
у тебя там ничего не осталось для друга? – он заглянул в чашку
Мары.
– Даже не пытайся! Сам иди на
кухню.
– Ты злая, – он притворно
надулся и взъерошил черные волосы, точь-в-точь как у нее.
