Печать Лисы: от восхищения до отвращения – лишь миг скольжения по лезвию тщеславия
В когтях «Печати Лисьей», в лабиринтах зеркал кривых,
Где восторг – бушующее море, отвращение – взрыв стихий.
Тщеславия клинок, отточенный до боли,
Скользнул – и ты актер, в безжалостной трагедии невольник.
Здесь каждый жест – предлог, за каждым словом – яд.
Сверкает позолота, но сердце стынет в ад.
Продажные улыбки скрывают острые клыки,
И правила игры диктуют эти злые лики.
В хрустальных люстрах пляшет свет, искажая суть,
И каждый шепот здесь – лишь повод утонуть.
В объятьях шелков прячутся скелеты прошлых лет,
И новый день сулит лишь новый мучительный сюжет.
А за кулисами царит холодный, липкий страх,
Где маски падают, являя истину в стихах.
Разбитые надежды, как осколки, жалят плоть,
И каждый здесь готов предать, чтобы другим помочь.
Здесь верность – лишь мираж, иллюзия обмана,
И дружба – компромисс, что рвется неустанно.
Стремление к вершине застилает белый свет,
И каждый сам себе палач, и жертвы рядом нет.
И в этой клетке золотой, где слава – бремя тяжкое,
Душа кричит в безмолвии, осознавая крах ужасный.
Мечты, как бабочки, сгорают в пламени кулис,
И эхо аплодисментов – лишь отголосок злых реприз.
И вот финальный акт, где бьется сердце в такт
С последним вздохом роли, что сыграна не так.
Занавес падает, скрывая грим и пот,
Но боль внутри – реальна, и счет ее не в счет.
Аплодисменты стихли, оставив пустоту,
В которой эхом бродят призраки, что на лету
Ловили взгляды, славу, лесть и пыль.
Теперь лишь тишина, могильная как быль.
Сорвав одежды сцены, возвращаешься в себя,
Но отражение в зеркале – не ты уже, скорбя,
А маска, что прилипла намертво к лицу,
И с ней теперь жить вечно, обреченному страдальцу.
Ведь, вырвавшись из круга, ты вновь вернешься в него,
Где «Браво!» – это яд, а верность – ничего.
И снова свет софитов, и лисы хитрый взгляд,
И снова в эту клетку – назад, назад, назад…
Вся наша жизнь – игра, эхом разносится повсюду, и мало кто вспомнит имя того, кто впервые обронил эти слова в бездну времён. Каждый из нас – актёр на подмостках бытия, или же скромный зритель, неприметный суфлёр, чей голос тонет в шёпоте кулис, а может, и вовсе – уборщик, чья душа сияет ярче всех самоцветов мира.
Ты, ослеплённый гордыней и мнимой исключительностью, тонешь в зловонном болоте презрения, возвышаясь над толпой и изрыгая пламя ненависти на тех, кто, по твоему мнению, недостоин и взгляда. Ты – в бархате первого ряда, утопаешь в роскоши лож, а я – на галёрке, в тени последнего яруса. Но разве это меняет суть? Мы смотрим одну и ту же пьесу жизни.
И отчего-то именно мне, с этой высоты, весь этот балаган открывается в своей неприглядной полноте. Тебе же, из партера, видны лишь криво напудренные лица актеров, да штопанные чулки, кочующие из трагедии в фарс. А мне здесь, в вышине, мишура не застит глаз. И в голове, словно проклятие, пульсирует одна и та же мысль: из грязи… нет, не в князи… из грязи – в мрази…
И вот уже слышится сдавленный шепот, шуршание платьев, нервное перелистывание программки – предвестники начала действия. Занавес взмывает вверх, открывая взору искусно созданный мир, где каждый предмет, каждая деталь не случайна, а наполнена скрытым смыслом. Актеры выходят на сцену, облаченные в пышные наряды, и начинают свою игру. Реплики отточены, жесты выверены, эмоции преувеличены. Они проживают чужую жизнь, стараются убедить зрителя в ее подлинности, но в глазах их нет огня, лишь холодный блеск профессионализма.
И ты, с первого ряда, аплодируешь, восхищаешься, веришь. Тебе нравится эта иллюзия, этот мир, где все так красиво и правильно. Ты не видишь фальши, не слышишь скрипа подмостков, не чувствуешь запаха дешевой пудры. Ты погружен в спектакль, в действие, в блеск и мишуру. Тебе хорошо в этой ложе, в окружении таких же ценителей прекрасного.
