Город просыпался в молочной дымке, и первый луч солнца золотил шпиль старого маяка. Воздух был свеж и солоноват, а с моря доносился низкий, утробный гудок парома. Варя стояла на почти пустой палубе, вцепившись в холодные перила, и смотрела на приближающийся берег. Морской Туман. Название всегда казалось ей поэтичным и обманчивым, как обещание спрятаться от всего мира.
Позади остались столичная суета, гулкий гул редакции, вечные запахи перегара и дешёвого кофе из автомата. Остались криминальные сводки, которые она по десять раз перечитывала в погоне за сенсацией, и пустота, которая прокрадывалась в душу после каждой опубликованной истории. Выгорание – модное слово, которое не передавало и десятой доли той апатии, что сковала её изнутри. Она бежала. Не скрывала этого от себя. Бежала от цинизма, от равнодушия, от самой себя той, что научилась видеть в людях только потенциальных преступников или жертв.
Паром с глухим стуком причалил к пирсу. Варя сошла на берег, и земля под ногами показалась непривычно твёрдой после долгой качки. Её встречал ветер – настойчивый, пронизывающий, пахнущий водорослями и дальними странствиями. Она потянула за ручку старого, потрёпанного чемодана, в котором уместилась вся её прежняя жизнь, и зашагала по знакомым с детства улочкам.
Городок почти не изменился. Всё те же покосившиеся домики с резными наличниками, выцветшие от солнца и влаги. Те же чугунные скамейки на набережной, где старики играли в шахматы. Те же чайки, с криками выхватывающие рыбу из сетей. Та же медлительность, растягивающая время до приятной тягучести.
И вот он – её новый старый дом. Небольшое здание из серого камня с вывеской, на которой потускнели позолоченные буквы: «Пряжа и предание». Магазин её бабушки, Агриппины Степановны. Хранительницы лучших детских воспоминаний Вари.
Ключ скрипнул в замке, тяжёлая деревянная дверь отворилась, пропустив её внутрь. Воздух ударил в нос – густой, сложный, неповторимый. Запах старого дерева, сушёных трав, которые бабушка клала в шкафы от моли, и, конечно, шерсти. Тысячи мотков, сложенных на полках до самого потолка, создавали радужный хаос. Здесь было тихо. Такой глубокой, звенящей тишины, в которой слышно лишь собственное сердце, в городе не существовало.
Варя прошлась между стеллажами, касаясь рукой мягких клубков. Ангорский кролик, грубая овечья шерсть, нежная мерсеризованная хлопчатая бумага… Каждый моток хранил тепло. Бабушка говорила, что пряжа – это живая материя. Она впитывает мысли и настроение того, кто вяжет. Варя всегда считала это милой метафорой. Сейчас же ей казалось, что она чувствует это – тысячи историй, тысячи судеб, застывшие в разноцветных нитях.
Она подошла к большому окну, выходящему на море, и отодвинула тяжёлую бархатную портьеру. Стекло было холодным. Где-то там, за линией горизонта, оставалась её прежняя жизнь. А здесь, в этой тишине, пахнущей детством и надеждой, начиналась новая. Она приехала за спокойствием. Забыть о преступлениях, о насилии, о грязи большого города. Обрести покой в ритме спиц, размеренном, как шум прибоя.
Варя глубоко вздохнула и повернулась к полкам. Её взгляд упал на моток шерсти цвета морской волны – глубокого, холодного, с вкраплениями бирюзы. Он лежал отдельно, на старинной этажерке, будто ждал её. Она потянулась к нему, и пальцы сами собой нашли знакомое движение, проверяя упругость нити.
Она ещё не знала, что этот клубок станет первой нитью в смертельно опасном узоре. Что тишина магазина скоро взорвётся криками, а запах шерсти смешается с запахом страха. Что её прошлое, от которого она бежала, уже стучится в дверь.
Но это будет завтра. А сегодня был только уют, тишина и бесконечное, пронзительное чувство дома. Варя прижала мягкую шерсть к щеке и закрыла глаза. Она была дома. И это было главное.
