Глава 1 Треугольники надежды
Жар от бочки бил в лицо волнами, заглушая далекий грохот орудий. Анна стояла слишком близко, но отойти не было сил. Ноги, онемевшие от холода и усталости, словно вросли в землю, пропитанную гарью. Сапоги тонули в раскисшей от пепла жиже. В ноздри въедался едкий, сладковато-тошнотворный запах – горела не только бумага. Горела память.
Еще один день. Еще одна гора чужих жизней в пепел, – промелькнуло сквозь оцепенение. Пальцы, жившие своей отдельной от разума жизнью, нащупали клапан бесформенной сумки у бедра. Движения – отработаны до автоматизма: расстегнуть, подцепить пачку, выхватить горсть писем-треугольников – бросить в оранжевое жерло. Шипение. Треск. Серо-коричневая бумага, истерзанные сгибы. Чужие последние слова. Рука разжалась.
Пачка нырнула в пламя, рассыпаясь. И вдруг – заминка. Не пачка. Один треугольник остался в пальцах. Зацепился за шершавую кожу, покрытую мелкими ожогами. Она попыталась стряхнуть. Не упал. Взгляд скользнул вниз. Сильно обгоревший по краям, еле читаемый. Почти рассыпающийся в пальцах. Запах гари был сильнее, чем от самой бочки. Он лежал не в пепле, а рядом, на комке влажной земли, будто вытолкнутый последним порывом ветра. Его почерк?
На уцелевшем уголке – неровные буквы. Ее имя. «Анна…» И часть фамилии – «Соко…» В висках застучало. Не может… Мама? Откуда?.. Как?.. Не может быть. Письмо, которое она сама отправила три месяца назад матери в Горький. Ошибка сортировки в тылу? Или… мама не выдержала, переслала обратно? Чудо? Знак? Или просто жестокая случайность – будто сама память отказалась сгореть дотла?
Ветер рванул с новой силой, донеся с собой приглушенную очередь автомата. Пепел взвился вихрем. Мелкий, колючий, черный. Забивался в волосы, садился на ресницы, слипшиеся у уголков от дыма. Прилипал к потной губе. Язык машинально провел по шершавой трещинке на нижней губе. Горечь. Едкая, металлическая. Защемило – крошечная ранка открылась снова. Вкус сожженных слов. Вкус конца.
Она смотрела сквозь вихрь на обрывки бумаг, кружившихся перед гибелью. «мам…» – оторвано, как всхлип. «жи…» – оборвано на середине надежды. «Лю…» – зависло в воздухе, недоговоренное. Обломки миров, подумала она с леденящей ясностью. Целых жизней, сведенных к клочку бумаги. И теперь – к горстке пепла.
И вдруг – среди черного вихря мелькнул белый подснежник. Хрупкий, наклонившийся под ветром. Как те яблони в бабушкином саду под Горьким, что цвели, облепленные пчелами, в последнюю мирную весну. Запах сладкий, густой…
Резкий свист снаряда где-то близко – и запах гари перебил все. Знакомый гул военно-полевой станции (ВПС) накрыл Анну тяжелой волной. Анна пробиралась меж «студебеккеров», огибая землянку штаба, к длинному столу – центру этого колесного хаоса. Станция кочевала на колесах вслед за 3-м Белорусским фронтом. Сейчас она застряла в грязи под Чаусами. Гул моторов, генераторов, и под всем этим – фундаментальный бас канонады с передовой, в пятнадцати километрах. Не героический марш, а тяжелая, грязная работа гигантской машины.
В центре – длинный стол из неровных досок, втиснутый между двумя «студебеккерами». Здесь, в этом пыльном эпицентре, и работали четверо почтальонов ВПС: Анна, Катя – чья резкость и вечное недовольство скрывали растерянность девчонки из деревни, попавшей в жернова войны; сейчас она нервно теребила край платка, обгоревший от случайной искры, но вдруг, поймав взгляд Анны, молча протянула ей кружку мутного чая: «Выпей. С ног валишься»; тихая Оля, чьи пальцы, прежде чем бросить письмо в мешок, всегда на миг касались уголка фотографии сыновей в кармане гимнастерки – не поправляя, а словно черпая в ней силы; она иногда показывала Анне стертое фото: «Старший – кудрявый, вон. А младший… зубик у него тогда выпал, улыбался так…» – и тут же замолкала, сжимая карточку; и старшина Петр Никитич – седой ветеран с лицом, изборожденным морщинами усталости, хриплым голосом и нервной привычкой постукивать костяшкой пальца по столу, когда требовал скорости; его движения были резкими, но в глазах иногда мелькала тяжелая, неподъемная горечь. Он незаметно подсунул Анне кусочек сахара-рафинада: «Глотай».
