«На ложь твою уповаю, ибо правда неприятна, отвратительна, зла. Занимаю разум речами твоими, ибо рот мой грязен, запятнан истиной. Уповаю на волю твою, ибо сам я слаб, никчёмен, а тело осквернено грехом сознания. Жертвую свободой своей, дабы провёл меня, слугу твоего, путём мученика да показал закулисье, сокрытое от праведников. Ибо, став куклой твоею, сумею я узреть истинное лицо мира».
Откровения Единого. Молитва о Вестнике
Колёса старой телеги скользили по мшистому тракту. Кобыла махала хвостом, отгоняя мух, искоса поглядывала на извозчика, жующего сочное яблоко.
В этом году весна наступила рано. Равнины примерили зелёные одеяния, разрумянились цветами, подставили солнцу горбы волнистых холмов. Вдоль извилистых лент сельских троп раскрылись синие бутоны гиацинтов, распустились белые лепестки птицемлечников. Сладкий запах нектара разлился над дорогами, кружа головы пчёлам и пятнистым бабочкам.
Тэн прищурился, глядя на голубое небо, мелькавшее за пышными ветвями глициний. Розовые кисти набрали цвет и, тронутые тёплым ветерком, покачивались, словно языки безмолвных колокольчиков.
«Я сдаюсь, – простонал Дух. – Это невыносимо. Поговори со мной, иначе, клянусь Единым, я сойду с ума от скуки».
Тэн прикрыл глаза. Минуло два дня с тех пор, как маниту вернул ему контроль над телом, и за это время с губ не сорвалось ни слова.
«Я раскаялся, сотню раз извинился, трижды помолился о прощении, но ты упрямо продолжаешь изводить меня молчанием. Пожалей старую грешную душу. Я полгода ни с кем не общался, не смей лишать друга простых мирских удовольствий».
Полгода. Со стычки на перевале в Сонных горах прошло полгода.
Последнее, что Тэн помнил – пылающий меч в руке и кровь Хейна на снегу. Ярость и отчаяние, а после океан воспоминаний – холодных, точно пучина, пустых, словно бездна. Он утонул, потерялся среди видений на долгие шесть месяцев.
Тэн вспомнил детство. Мать сидела на скамье у крыльца, спицы порхали над мотком пряжи. Отец, посмеиваясь, сматывал рыболовную леску. Потом Тэн играл с деревянной лошадкой на заднем дворе чужого особняка, мать в бедном одеянии прислуги развешивала бельё. Запах мыла щекотал нос, заставляя чихать и щуриться. Ещё был зелёный воздушный змей и песок. Много песка под ногами. Отец накрывал лицо плотным шарфом и крепко сжимал детскую ладонь. Вместе они шли навстречу песчаной буре. Тэн помнил чувства, которые испытывал в каждый из моментов, но не мог сказать, где и когда это было. И сколько бы ни пытался, ни вглядывался, никогда не видел лиц. Его окружали куклы – декорации без пламени и души. Словно все они были ничтожны, не важны, не достойны памяти.
Отчасти то было правдой. Данте любил повторять, что нашёл Тэна в сточной канаве, подобрал шестилетнего ребёнка в лохмотьях, с головы до ног перепачканного тиной и помоями. В Син-Ата таких было множество. Но Данте заинтересовался не мальчиком, а маниту, скрывавшимся в щуплом теле. Тэна отвезли на маяк, и за шестнадцать лет его никто не искал.
Тэн не помнил их первую встречу, как не помнил родителей и грязные улицы города. Самое раннее воспоминание из детства – пустая, похожая на тюрьму, комната на маяке.
Он лежал на полу. За окном шумело море, так близко, что казалось, волна вот-вот разобьёт стёкла и хлынет дождём солёных брызг. Тэна знобило. Он упрямо пытался встать, но на спине будто лежало что-то тяжёлое, неподъёмное для ребёнка. Тогда он впервые услышал, а после увидел её. Шанкриа, правительницу Эсадры – в то время ещё молодую, облачённую в синее платье с серебряной вышивкой на рукавах.
