Белая Невеста дышала стужей в лицо, рассыпая иней на пушистые
ресницы. Танцевала рядом – беспечная, свободолюбивая. Ветер, ее
дикий безымянный спутник, бросал в Сольвейг снежинки, словно
шкодливый зверек. Она не замечала колких прикосновений зимы –
явления на Крамарке незыблемого, вечного. Нерешительно топталась на
месте, искоса поглядывая на сестру.
– Давай, у тебя получится! – ободряюще кивнула Летта, которая
играла роль ее наставницы вот уже несколько зим, что плавно
перетекали друг в друга.
Сольвейг с обреченным видом повернулась к воткнутой в пушистый
снег вазе из тонкого стекла. Набрала в легкие воздуха с ароматом
еловых иголок и спела короткую музыкальную фразу – энергичную,
отрывистую, взрывную. Во всяком случае, таковой она
подразумевалась. Вышло ужасно – приумноженный эхом вскрик девчонки,
увидавшей здорового инеевого паука. Сольвейг вздохнула и послала
Летте виноватый взгляд.
– Пой не голосом, не связками – сердцем! Сосредоточь всю силу,
что в тебе скрыта, сплети ее в один большой клубок. – Сестра сжала
ладонь в кулак и тут же резко разжала пальцы. – А затем выплесни
наружу, высвободи ее! Пой!
Сольвейг зажмурилась и запела. Увы, она слишком старалась и
слишком боялась снова подвести Летту: Песнь получилась чересчур
громкой и резкой. Так пронзительно и фальшиво звучит скрипка в
руках человека, который коснулся ее струн в первый раз.
Снежнокрылки, что устроились на припорошенных инеем еловых ветвях,
испуганно разлетелись в разные стороны, а вазе все было нипочем.
Сольвейг в отчаянии помотала головой. Так стыдно!
– Попробуй еще раз, – мягко сказала Летта.
Сольвейг смотрела на вазу как на злейшего врага. Вгляделась в
светлое стекло, словно пыталась проникнуть в само его естество,
выискать его слабости – что отчасти и было правдой. Сосредоточилась
и запела так, как учила Летта. На этот раз ее голос звучал иначе –
сильнее, глубже. И песня стала иной, не человеческой. Раздался
хруст, по упрямому стеклу зазмеилась тонкая трещина –
серебристо-белая, словно иней.
Она вздохнула. Радоваться долгожданному успеху мешало понимание:
ее способности все еще слишком скромны. Музыку, что обычно лилась с
губ Сольвейг, тяжело назвать полноценной Песнью – уникальным даром
ледяных сирен. У нее был идеальный слух, чистый голосок, приятный
тембр, и по человеческим меркам пела она неплохо. Однако ее связки,
призванные стать связующими нитями между ней и магией сирены, не
восстановились до сих пор. Песнь Сольвейг потеряла былую
мелодичность и звучала слишком неуверенно. На тихие вибрации ее
голоса окружающий мир не реагировал вовсе. Они с Леттой пробовали
разные ноты, разные тональности, но результат был всегда один.
Сиренья магия пробуждалась лишь тогда, когда Сольвейг использовала
более громкую, напористую грань своего голоса. Но и это получалось
далеко не всегда.
К тому же, подобная Песнь – звучная, отрывистая, с резкими
переходами от одной ноты к другой, излечивать не способна. Она
способна только разрушать. Бросив взгляд на стену живого зеленого
леса, за которой прятался Ледяной Венец, Сольвейг поежилась. Она –
не Фрейдис, которая годами вынашивала планы обнаружить гнездо
исчадий льда, добраться до него и уничтожить. Сольвейг с детства
грезила мечтой стать целительницей. Но она была так же далека от
этой мечты, как и восемь лет назад, когда случилась беда. С тех пор
ее Песнь уже не звучала так, как раньше.
Они все никак не могли подобрать к ее родовым способностям
заветный ключ. Никак не могли сделать из Сольвейг настоящую ледяную
сирену.
– Ничего страшного, – улыбнулась Летта. – Теперь попробую я.
Могла бы сказать: «Смотри, как надо». Но чуткая и
сострадательная сестра никогда такого не говорила.
