Ветер пел свою вечную песнь, скользя меж острых пиков Кавказских гор, словно невидимый гонец, разносящий вести о былом. Его голос, то низкий и гулкий, как рокот далёкого грома, то пронзительный, подобный крику ястреба, вплетал в себя отголоски древних времён – времён, когда земля ещё дрожала под поступью нартов, а небеса склонялись к их мольбам. Тогда горы были не просто камнем, а живыми стражами, чьи вершины венчали священные рощи, где шептались духи предков. Реки текли не только водой, но и памятью, унося в своих струях кровь героев, чьи подвиги некогда сияли ярче звёзд. Тогда Золотое Древо, сердце мира, стояло на виду у всех – его корни пронизывали недра, питая жизнь, а ветви, усыпанные листьями из чистого света, касались небес, где обитали боги.
Нарты, дети земли и неба, были первыми, кто услышал зов Древа. Их рождение было овеяно тайной: одни говорили, что они появились из искр, высеченных молотом Тхагаледжа, бога-кузнеца, чья кузница пылала в глубинах гор. Другие шептались, что их породила Псатха, госпожа вод, чьи слёзы, падая на камни, обращались в живую плоть. Были и те, кто верил, что нарты – плод любви между смертными и духами ветра, чьи голоса до сих пор звучат в ущельях. Их кожа была крепка, как горный гранит, а глаза горели, как угли в очаге, отражая внутренний огонь, что даровали им боги. Они не знали страха, ибо их сердца бились в ритме самой земли, и каждый шаг их был подобен удару барабана, зовущего к битве.
Эпоха нартов была золотой, но не безмятежной. Они строили крепости из камня, что пел под их руками, и возделывали землю, что сама расступалась перед их плугами. Их песни, полные силы и скорби, разносились ветром, и даже звери склоняли головы, заслышав мелодии, что рождались у костров. Но мир их не был един. Нарты делились на рода, и каждый гордился своей кровью: род Сосруко славился силой, род Шатаны – ловкостью, а род Бадыноко – мудростью. И всё же они объединялись перед лицом врага, ибо знали, что Золотое Древо, их священный страж, не потерпит раскола.
Древо стояло в сердце равнины Шхафит, окружённое кольцом камней, что сияли, как звёзды, упавшие на землю. Его ствол был золотым, словно выкованным из солнечного света, а листья шептались на ветру, рассказывая истории о начале времён. Говорили, что Древо было первым творением богов, посаженным в тот день, когда Тхагаледж ударил молотом по пустоте, и из искры родился мир. Его корни уходили так глубоко, что касались царства мёртвых, где правил Хабар, хранитель теней, а ветви пронзали облака, достигая чертогов Псатхи и её сестёр, духов дождя. Оно питало реки, что текли с гор, и леса, что шумели в долинах, и каждый, кто касался его коры, чувствовал биение жизни – чистой, неукротимой, вечной.
Но там, где свет сияет ярче всего, тьма ждёт своего часа. И имя этой тьмы было Саусрык. Он не родился, как нарты, из любви или силы – он возник в пустоте, что предшествовала свету, в том хаосе, где нет ни формы, ни звука. Черкесские старейшины называли его "чёрным всадником", ибо он являлся верхом на коне, чья грива была соткана из ночного мрака, а копыта оставляли следы, что не зарастали травой. Его глаза пылали багровым, как угли, что тлеют под пеплом, а голос был подобен треску ломающихся костей – низкий, зловещий, проникающий в самую душу. Саусрык не искал власти над миром, как иные демоны; он жаждал уничтожить саму суть бытия, вырвать корни жизни и оставить лишь пустыню, где не звучит ни одна песнь.
С ним пришли его дети – твари, что не имели имени, ибо ни один язык не мог их описать. Их тела были сотканы из теней, что шевелились, как живые, а когти их, чёрные, как обсидиан, резали камень, словно масло. Некоторые носили крылья из дыма, что клубился над полем боя, другие ползли, подобно змеям, оставляя за собой ядовитый след. Они не знали страха, не знали боли – лишь голод, что гнал их вперёд, к свету Золотого Древа.
