Глава 1
Морось цедила с неба уже которую неделю – мелкая, въедливая, будто само мироздание непрерывно сочилось тоской по чему-то безвозвратно утраченному. Город Аркхальм под этим нескончаемым плачем давно утратил остатки былого достоинства, превратившись в лабиринт сырых, осклизлых камней и теней, в которых копошилась жизнь, больше напоминавшая судороги агонии. Ветер, когда он решался заглянуть в узкие проулки, приносил с собой не свежесть, а лишь смрад гниющей листвы из заброшенных садов да едва уловимый, тревожный запах чего-то… иного. Чего-то, чему Лира пока не находила имени, но что ощущала кожей, как предвестие последнего аккорда в затянувшейся похоронной симфонии.
Её комната на последнем этаже старого, накренившегося дома, казалось, впитывала всю эту вселенскую сырость до последней капли. Стены, некогда оклеенные картами звёздного неба, теперь пестрели разводами плесени, похожими на неведомые созвездия отчаяния. Книги – её единственные верные, хоть и молчаливые, собеседники – страдали не меньше. Их пергаментные страницы коробились, кожаные переплёты покрывались зеленоватым налётом, а древние чернила расползались, унося с собой крупицы знаний, которые Лира так отчаянно пыталась спасти от окончательного забвения.
Она сидела, ссутулившись над потёртой дубовой столешницей, заваленной развёрстыми фолиантами, хрупкими свитками и инструментами для расшифровки – лупами с треснувшими стёклами, тонкими серебряными иглами и склянками с выдохшимися реагентами. Огарок свечи, купленный по цене недельного запаса хлеба у такого же полусумасшедшего старьёвщика, как и все, кто ещё пытался торговать в Аркхальме, бросал на её лицо дрожащие, вытянутые тени, превращая сосредоточенную гримасу в маску древнего божества, вершащего непостижимый ритуал.
«Феникс Скорби…» – почти беззвучно шептали её губы. Имя, которое большинство произносило со страхом или презрением. Легенда о Титане, укравшем у богов (когда те ещё существовали, или делали вид, что существуют) не огонь, но нечто куда более опасное – знание о Совершенной Боли, и за это обрёкшего себя на вечные муки в тюрьме собственного творения. Для остальных – страшилка, предостережение от излишнего любопытства. Для Лиры – единственный, пусть и призрачный, маяк в океане всеобщего угасания. Если кто-то и мог знать, как остановить медленное гниение мира, то это он – Архитектор своей вечной кары. Или хотя бы его тюрьма, средоточие немыслимой энергии.
«Чушь собачья, конечно, – пробормотала она себе под нос, склоняясь над особенно неподатливым фрагментом манускрипта, где буквы плясали перед глазами, как пьяные блохи. – Порядочные титаны воруют огонь, на худой конец, рецепт хорошего пива. А этот… совершенную боль. Оригинал, ничего не скажешь. Наверное, и патент оформил».
Этот внутренний зубоскал, этот едкий комментатор её собственных действий, был единственным, кто не давал ей окончательно погрузиться в пучину учёного помешательства. Он возникал всегда, когда пафос ситуации или её собственных мыслей грозил превысить допустимую норму.
Снаружи что-то глухо ухнуло – то ли обвалилась часть соседней крыши, то ли очередной отчаявшийся горожанин решил ускорить свою встречу с тем, что придёт после. Лира даже не вздрогнула. К таким звукам Аркхальм приучал быстро. Город едва переводил дух под саваном серой хмари, и каждый новый день лишь добавлял ему морщин и трещин.
Пальцы, выпачканные в пыли веков и самодельных чернилах, осторожно разгладили ветхий пергамент. Лупа поползла по строчкам, испещрённым символами, похожими на застывшие крики. Большинство из них оставались немы, как истуканы давно забытого племени. Но один… один символ, повторявшийся с настойчивостью похоронного звона, вдруг сложился в её сознании. Не в слово, нет. Скорее, в ощущение. В образ.
